Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

– Несем сообщения! – догадался кто-то.

Доктор Лейбович ласково улыбнулся:

– Вы поняли.

– Ну, хорошо, – негромко сказал я, и Николай Михайлович сразу ревниво задышал мне в затылок. – Ну, хорошо. Вот вы сказали, что Крайон – ваш Учитель. При этом он никогда не был человеком. Ну, ладно, пусть так. Я верю. Почему нет? Но мне хочется знать, – я всей кожей чувствовал на себе множественные неприязненные взгляды. – Мне хочется знать, несут ли какое-то сообщение привидения?

Пепельный платок заколебался, мелькнул черный глаз.

Горбунья булькала под серым платком, как закипавший чайник.

– Ответ дан.

– Но я опять ничего не понял.

– А разве вам обещали что-то такое?

Пацан сказал, пацан ответил. Доктор благожелательно развел руки. Хотите ясности, записывайтесь на прием в офис. Сябра, рэспект ды павага табе! За дополнительную плату.

В зале зашумели.

Горбунья испуганно прикрылась платком.

Николай Михайлович наклонился сзади, шепнул:

«Тебя электрик нашел?»

«Он что, опять приходил?»

«Опять приходил. И девка снова звонила».

На этот раз я обернулся:

«Какая девка?»

«Откуда я знаю? Сказала, вам надо встретиться».

«Ли́са? – изумился я. – Она опять звонила? Когда?»

«Да полчаса назад. Я как раз поднимался в библиотеку».

Ли́са? Но ее сбила машина. Как она могла звонить? Правда, она исчезла из машины скорой помощи. Что за бред?

Последний атлант не унимался:

«Я подсказал ей, что ночью ты будешь в „Кобре“.

«Сегодня я не собирался туда».

«Придется пойти».

«С чего это?»

«Она знает тебя».

Знает .

Ли́са! Меня!

Что она может знать?

Я покурил под колоннами у входа в «Кобру».

Швейцар Зосимыч – плоский, белесый, обросший зеленоватыми лишайниками по скулам и вискам, по привычке перекрестился, увидев меня, и тут же, прихрамывая, притащил пепельницу. Судя по поведению, он родился прямо в ливрее. Ходят слухи, что Зосимыч – жертва репрессий, много страдал, получает персональную премию. Но, наверное, важнее то, что он родственник хозяину «Кобры» и у него имеется казенная справка о перенесенных страданиях. Придерживая в скрюченной руке пепельницу, Зосимыч, ровесник Октябрьской революции, доверительно и льстиво подмигивал мне. «Ну, знаете этих Иванов Сергеичев, – уважительно оглядываясь и подмигивая доверительно, шепнул он. – Они с вами не раз угощались. Точно-с говорю, никакой у них белой горячки, врут-с. Просто шептались с тапочками, ну, брали их в постель. – Зосимыч подмигнул совсем доверительно. – А так ничего особенного».

Я сунул Зосимычу мелкую купюру.

Мысли швейцара читать трудно. В мутном, как запущенный аквариум, сознании что-то плавает, но пойми – что. Гегемон – руководитель гегемонии... Гегемон – носитель гегемонии... Гегемония – преобладание, руководство... Гегемония – преобладание, руководство... И вообще я, наверное, плохой передатчик. Руль заклинен, тормоза не работают, своих корней не помню. Было, было, я верил, что однажды встречу человека, знающего меня. Но время шло, надежда таяла. Самое раннее воспоминание, живущее во мне, – металлическая кровать в ожоговом центре. Кровать особой конструкции. Я не столько лежал, сколько висел на капроновых растяжках.

И ослепительная, ослепляющая боль. Постоянное, сплошное северное сияние боли.

Полярный эффект ни на минуту не прекращающихся яростных вспышек.

И вдруг Ли́са.

Знает.

Огромные зеркала.

В смутных плоскостях – зал.

Парень в жилетке на голое тело (в «Кобре» на форму не смотрят).

Курит какую-то дрянь, бесцеремонно выдыхает в мою сторону. Только наивные девушки представляют своих современников романтиками. Рядом усатый чел в мешковатой футболке с надписью на пяти языках: « Извините, что мой президент идиот, я за него не голосовал ». Похоже, читает только собственную футболку. В смутных отсветах улыбки плохих девчонок – как компьютерные смайлики.

– Прив!

Паша был навеселе.

На всякий случай я заметил, что жду кое-кого.

– Ну? – удивился он. – Капитана милиции? Позорная девка.

Я улыбнулся. На самом деле Паша к капитану милиции неровно дышал.

– Когда меня найдут в постели удушенным, – тут же счел нужным сообщить Паша, – доложи капитану милиции.

– Чего это ты так настроился?

– Не знаю, – покачал он головой. – Но в день, когда мы закончим роман, меня найдут в постели удушенным.

– А ты не торопись. С окончанием романа не торопись, – посоветовал я, не давая Паше впасть в депрессию. – Разветвляй сюжет. Пусть он будет похож на устье Меконга или Волги.