Сергей Щеглов - Часовой Армагеддона

Именно здесь, на Побережье, Валентин впервые узнал, что такое настоящий страх. До этого, на тренировочных вылазках, все шло прекрасно: крестьяне были гостеприимны, монахи — занудны, рыцари — вздорны и опасны, но легко меняли гнев на милость. Тогда, топая по ментальному следу, Валентин сам не заметил, как вырулил на Великий Тракт и оказался вдруг нос к носу с каретой, перевернутой на бок, и десятком людей, с воплями размахивающих всевозможным холодным оружием.

Дальнейшее происходило как в тумане. Валентин помнил, что огляделся по сторонам — но вдоль всего Великого Тракта тянулась широченная просека, а сражавшиеся в большинстве своем были конными, — и пока он оглядывался, его тоже заметили; собственно, костюм факира трудно не заметить, даже в тумане он возвещает о себе звоном бубенцов. Не говоря худого слова, один из коренастых молодцев, сражавшийся в пешем строю, отскочил на несколько шагов в сторону и поднял висевший у пояса самострел. Валентин успел только удивиться — как же так, драка идет уже несколько минут, самострел не должен быть заряжен! — а короткая тяжелая стрела уже летела прямо ему в лицо.

Валентин, конечно, знал, что отбивать стрелы рукой нельзя ни при каких обстоятельствах. Но вспомнил об этом, только когда стрела ушла далеко в сторону, а стрелявший замер с широко открытым ртом.

— Колдун! — закричал он на языке, который Валентин не смог опознать. Как обычно, смысл слов был понятен — но сами слова, более походившие на хрипы умирающего, не вызывали никаких ассоциаций.

И вот тут-то случилось самое страшное.

Все дерущиеся мигом опустили оружие и стали осторожно приближаться, заходя с обеих сторон. Валентин смотрел на них, и страх медленно наполнил его тело. Как в страшном сне, он глядел на разбойников и их жертв, объединившихся против него, ни в чем не повинного факира, и ничего не мог с собой поделать.

Происходящее было совершенно невозможным.

Факиры подобно земным бродячим артистам не представляли собой ничего экзотического. Им были рады и в больших городах, и в глухих деревушках. Валентин — а точнее, Фалер, как звался он на Панге, — исправно платил подати главе Гильдии, появлялся на всех осенних попойках — появляться на весенних считалось дурным тоном для новичка — и потому считал себя натуральным пангийцем.

Собственно, ничего особенного не представляли из себя и маги. Любой достаточно богатый ремесленник мог нанять мага начального уровня, мэтра, за какой-то десяток риалов. Охочий до удачи кондотьер мог позволить себе держать при каждой тысяче бойцов по настоящему боевому магу, носившему звание мастера. Палата гроссмейстеров управляла делами магов точно так же, как Гильдия — делами факиров и прочих бродячих артистов. Бросаться на первого попавшегося мага с воплями «Колдун!» значило оказаться сумасшедшим, а то и опасным неверцем, как здесь именовали еретиков.

И тем не менее кольцо сжималось, и страх леденил сердце.

С перепугу Валентин решил, что его еще раз перебросило — на этот раз не на Пангу, а с Панги. Мало того, он тут же сообразил — чего со страху не померещится! — что в этом мире магии практически нет, и потому колдунов страшно боятся, не любят и сжигают на кострах.

Как ни странно, именно эта бредовая, как потом выяснилось, идея его и спасла. Валентин не стал применять многочисленные пальцовки — в его стиле магии заклинания вызывались к жизни сложением пальцев в определенные фигуры — раз другой мир, то магия может не сработать! Он вскинул правую руку к плечу, запрашивая немедленную эвакуацию. От страха Валентину было наплевать, какой это позор — просить эвакуации через полчаса после заброски.

Его вытащили ровно через три секунды, и этого едва хватило.

Разумеется, потом Валентину долго объясняли, что ему невероятно повезло, что охотники на магов встречаются на Побережье раз в сто лет, что само их существование есть величайшее открытие со времен экспедиции в Драконьи Гнездовья, что в конце концов ничего страшного не произошло бы — ведь из землянина магическую силу не вытянуть, у них все по-другому, плюнули бы и отпустили… Валентин отпивался горячим нектаром, качал головой и с прежним страхом прислушивался к ощущениям в теле, ставшим вдруг очень холодным и хрупким. Последствия «холодного взгляда», как называлось это заклинание, полностью прошли только через неделю.

Страх сохранился до сих пор.

Каждый раз, ступая на землю Побережья — будь то Ландор, Фарингия, Эльсан или Фарраш, — Валентин покрывался холодным потом. И дело было не только в том, что мир этот был несравненно опаснее родного Демидовска, не говоря уже о райском саде страны Эбо; жизнь обычного человека здесь ценилась в сотню риалов, а человека благородного происхождения — в две сотни; не только в том, что в доброй трети случаев мирная беседа переходила в ссору, а ссора — в драку, хорошо, если один на один; не только в том, что нарушение любого из сотен местных обычаев сулило чужаку — а факир был чужаком повсюду — позорное изгнание (с конфискацией имущества), а то и позорную смерть; и даже не в том, что все это считалось здесь в порядке вещей, равно как и наем бандитов для устранения соперника, заучивание наизусть клятв, дабы не сбиться на суде, публичные пытки и пытки с ограниченным количеством билетов — дело было совсем в другом. Валентин провел на Побережье в общей сложности шесть лет, но до сих пор, попадая в эти темные века, отчаянно боялся — боялся невзирая на черные пояса и нефритовые перстни, отметившие его многочисленные успехи в боевых искусствах. Он боялся, потому что не понимал живущих здесь людей, способных пить с тобой за вечную дружбу, а в следующую секунду — убить за неловко опрокинутую тарелку с соусом.