Виталий Бабенко - Земля

9. Чтобы не сбиться со счета и не причинить науке непоправимого вреда, мы решили останавливаться возле каждой планеты и налаживать контакт с братьями по разуму.

Одно из первых открытий, сделанных нами, фиксировало имманентную связь между внешним видом планеты и, так сказать, ее внутренним содержанием.

Другими словами, диалектика и здесь оказалась на высоте.

Жители одного из миров занимались единственно тем, что бесперебойно наводили повсюду глянец. Они лакировали действительность, полировали ногти, доводили любую плоскость до зеркального блеска, а все прочее никелировали, чтобы глазам было больно смотреть.

Эта планета очень глянцево сияла на небосводе.

На другой планете разумные существа дошли только-только до уровня денежного обращения. В ходу были исключительно сребреники. На них покупали и за них продавали. Устойчивость финансовой системы гарантировалась системой воспитания.

Эта планета очень здорово мерцала на небосводе серебряным блеском.

Еще на одной планете жители неистово матерились. Их лексикон был чрезвычайно ограничен, так что для нас не составило труда овладеть новым языком и изъясняться на нем, пожалуй, даже лучше аборигенов.

Эта планета отливала матовым сиянием.

На четвертой планете обитатели отчаянно хвастали, будто у них все лучше, чем у других: и природа лучше, и города лучше, и товары лучше, и книги и телепередачи лучше, и молодежь лучше, и даже загрязнение окружающей среды лучше. А кал — тем более.

Эта планета так и лучилась, так и лучилась.

Ибо существует лишь одна мудрость, и она имеет определенные границы, но глупостей существуют тысячи, и все они беспредельны.

Г. Гейне. «Идеи. Книга Ле Гран»

10. Но мы все же продвигались вперед. Мало-помалу, а горизонт к нам, однако, приближался. По крайней мере он сужался, это было видно на глаз.

Не то чтобы мы только и делали, что стремились к нему, ведь целью нашего путешествия мы не интересовались, но любопытно же иметь горизонт прямо перед глазами: вот он, можно пощупать, пнуть ногой, нацарапать какое-либо слово или просто поспать в его тени — тем более что никому это еще не удавалось…

И мы рвались к этому горизонту, выдирали ноги из всякого твида, велюра, каракуля и норковых шкурок.

Я рванул ногу, выпрастывая ее из горлышка коньячной бутылки, а вторую немедленно утянул чуть ли не к центру земли тяжкий балласт в фирменной упаковке с надписью «Туборг».

Моя спутница не переносила пива и выручила меня. Она бросилась ничком, я подмял ее под себя, навалился всем туловищем — уффф! — ноги отпустило. Мы присели на кочку передохнуть. Неудержимо тянуло в сторону от тропы, и так еле ощутимой в этой грязи. В том направлении наблюдался даже некоторый ток болотной влаги.

— Не смей! — вскрикнул я, заметив порыв моей спутницы. — Там зыбучее сусло, я знаю!

И точно: неподалеку, под тонким покровом серых кочек, вся опутанная зеленой тиной, плавала во взвешенном состоянии новенькая «Тойота».

Уже давно мир охвачен опасной жаждой обогащения.

В. Катаев. «Кубик»

11. Второй этаж оказался поделенным на две неравные части: меньшая из зал представляла собой столовую, большая — гостиную. Столовая называлась «Голубое палаццо» и была выдержана в духе одного из Людовиков какого именно, я толком не разобрал. В центре ее стоял неохватный, просто-таки космических размеров белый полированный стол на гнутых ножках. За такой стол можно было усадить человек сто. Интереса ради мы подсчитали стулья. Их оказалось всего-навсего шестьдесят (20+10+20+10).

Вдоль стен располагались глубокие диваны белого дерева, обитые голубым шелком с тиснеными лилиями. Простенки между диванами были заняты изящными нишами, откуда струился матовый блеск старинного немецкого фарфора и не менее старинного японского фаянса. Хрусталь был вполне современный. Присмотревшись, мы поняли, что наполовину это был вовсе не хрусталь, а обыкновенное богемское стекло.

Выше диванов и ниш, на одной из сиренево-голубых стен, висели средневековые доспехи, древнее оружие, чучела птиц и головы зубробизона, леопарда и единорога. На противоположной стене, более эффектной в смысле дневного и искусственного освещения, несколько асимметрично висели два небольших полотна Рубенса. Неподдельные натюрморты гениального жизнелюбца вызывали столь же неподдельный аппетит.