Евгений Лукин: А всё остальное — не в счёт

— Как… что? — упавшим голосом переспросил он наконец, но тут шубка была сброшена ему на руки.

— Моргаешь, говорю, чего? — стремительно оборачиваясь, пояснила гостья. Она улыбалась во весь рот. Круглые щечки, подперли глаза, превратив их в брызжущие весельем щелки. — Можно подумать, не ждал!

— Нет, отчего же… — уклончиво пробормотал он и с шубкой в руках направился к хитросплетению корней, служившему в этом доме вешалкой. Кто такая, откуда явилась?.. Узнать хотя бы, в каких отношениях они — там, за дверью…

Когда обернулся, гостьи в прихожей уже не было. Она уже стояла посреди большой комнаты, и ее блестящие, как у зверька, глазенки, что называется, стреляли по углам.

— А кто здесь еще живет?

— Я живу…

— Один в двух комнатах? — поразилась она.

Ему стало неловко.

— Да так уж вышло, — нехотя отозвался он. — В наследство досталось…

Разом утратив стремительность, гостья обвела комнату медленным цепким взглядом.

— Да-а… — со странной интонацией протянула она. — Мне, небось, не достанется… Ой, какая мебель старая! Ой, а что это за полки такие, никогда не видела!..

— Своими руками, — не без гордости заметил он.

Уставилась, не понимая:

— Что ли, денег не было настоящие купить?.. Ой, и телевизора почему-то нету…

Счастливый человек — он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, — и проснулся.

За окном малой комнаты была оттепель. Свисающий с крыши ледяной сталактит, истаивая, превращался на глазах из грубого орудия убийства в орудие вполне цивилизованное и даже изящное. Леший по имени Прошка, утвердившись на трехпалой драконьей лапе, грозно и насмешливо смотрел с табурета.

— Что же мне, однако, делать с твоей щекой? Не подскажешь?

Леший Прошха загадочно молчал. Впрочем, щека — ладно, а вот из чего бы придумать нижнюю челюсть? Он вскочил с постели и уставился в угол, где были свалены теперь все его сокровища. Потом выстроил их в шеренгу и, отступив на шаг, всмотрелся. Нет. Ничего похожего…

Тут он опомнился и взглянул на закрытую дверь комнаты. Там, за дверью, его наверняка уже ждали. С дребезгом помешивали чай в стакане, нервно поглядывая на стену, где передвигали секундную стрелку новенькие плоские часы, переваривающие в своих жестяных внутренностях первую батарейку.

Он оделся, подошел к двери и щелкнул недавно врезанной задвижкой. Затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…

…и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: прикрыв за собой дверь, он снова очутился в малой комнате, но голова была уже тяжелая и мутная, а щеки горели, словно там, за дверью, ему только что надавали пощечин.

А может, и впрямь надавали, кто знает…

С трудом переведя дыхание, он заставил себя улыбнуться. Потом запер дверь на задвижку и подошел к комлю.

— Ну-с, молодой человек, — сказал он, потирая руки. — Так как же мы с вами поступим?

Он присел перед табуретом на корточки и тронул дерево кончиками пальцев. Ну, допустим, полщеки долой… И что будет? Он прикрыл ладонью нижнюю половину Прошкиной щеки и остался недоволен. Не смотрится… Стоп! А если…

Мысль была настолько дерзкой, что он даже испугался. Ну да, а если взять и спилить щеку вообще? Тогда вместо скособоченного рта получается запрокинутая отверстая пасть, а спиленный кусок…

Он выпрямился, потрясенный.

А спиленный кусок — это и есть нижняя челюсть.

Он кинулся к кровати и выгреб из-под нее груду инструментов — искал ножовку по металлу. Найдя, отвернул барашковую гайку, снял полотно, а ненужный станок вернул под кровать. Снова присел перед табуретом и, прищурив глаз, провел первый нежный надпил.

Древесный порошок с шорохом падал на расстеленную внизу газетку. Работа была почти закончена, когда в дверь постучали. Нахмурясь, он продолжал пилить. Потом раздался еле слышный хруст и, отняв от корня то, что было щекой, он внимательно осмотрел срез. Срез был гладкий, как шлифованный.

Стук повторился. Чувствуя досаду, он положил ножовочное полотно на край табурета и с будущей челюстью в руке подошел к двери.

— Да?

— С ума сошел… — прошелестело с той стороны. — Приехала… Открой… Подумает…

Он открыл. На пороге стояли две женщины. Та, что в халатике, надо полагать, жена. Вторая… Он посмотрел — и содрогнулся. Вторая была коренастая старуха с желтыми безумными глазами и жабьим лицом. Леший Прошка по сравнению с ней казался симпатягой.

— Вот… — с бледной улыбкой пролепетала та, что в халатике. — Вот…