Роберт Хайнлайн: Будет скафандр – будут и путешествия

– Не исчез ли в том районе корабль Древнего Народа несколько полураспадов тория-230 назад? Не объяснит ли это тот факт, что образцы не совпали?

И твердый ответ:

– Происходят они от Древнего Народа или нет – значения не имеет. Идет рассмотрение; следует принять решение.

– Решение должно быть обоснованным и не вызывающим сомнений.

– Таковым оно и будет. – Бестелесный голос вновь обратился к нам: – Хотите ли вы оба добавить что-либо в свою защиту?

Я вспомнил их слова о примитивном состоянии нашей науки и хотел возразить, сказать, что всего за два века мы прошли путь от мускульной энергии до атомной, но испугался, что этот факт, наоборот, может быть использован против нас.

– Крошка, ты ничего не хочешь сказать?

Резко шагнув вперед, она выкрикнула:

– А то, что Кип спас Материню, не считается?

– Нет, – ответил холодный голос, – это несущественно.

– А должно было бы быть существенным! – Она снова плакала. – Сволочи вы, сволочи трусливые! Гады вы, гадины трусливые! Вы еще хуже черволицых.

Я дернул ее за руку. Содрогаясь от рыданий. Крошка уткнулась мне головой в плечо и прошептала:

– Прости меня, Кип. Я не хотела. Я все испортила.

– Не расстраивайся, малыш. И так уже все было ясно.

– Имеете ли вы сказать что-нибудь еще? – безжалостно продолжал безликий.

Я обвел глазами зал. «…и горделивые дворцы и храмы, и даже весь – о да, весь шар земной…»

– Только одно, – сказал я яростно. – И не в защиту. Вы ведь не нуждаетесь в нашей защите и в наших оправданиях. Черт с вами, забирайте нашу звезду – вы ведь на это способны. На здоровье! Мы сделаем себе новую звезду, сами! А потом в один прекрасный день вернемся в ваш мир и загоним вас в угол – всех до одного!

– Здорово, Кип, так их!

Мои слова не вызвали крика возмущения и в наступившей тишине я вдруг почувствовал себя ребенком, совершившим бестактную ошибку в присутствии взрослых гостей и не знающим, как ее загладить.

Но отказываться от своих слов я не собирался. Нет, я не думал, конечно, что мы сможем сделать это. Не доросли еще. Но попытаемся уж наверняка. «Умереть, сражаясь» – самое гордое свойство человека.

– Весьма вероятно, что так и будет, – сказал, наконец, голос: – Вы кончили?

– Да, кончил. – Со всеми нами было покончено.

– Кто-нибудь заступится за них? Люди, знаете ли вы расу, согласившуюся бы заступиться за вас?

Кого мы знаем, кроме себя? Собак, разве что? Собаки, может, и заступятся.

– Я буду говорить!

– Материня! – встрепенулась Крошка.

Неожиданно она очутилась прямо перед нами. Крошка рванулась к ней, но налетела на невидимый барьер. Я взял ее за руку.

– Спокойно, малыш. Это всего лишь стереоизображение.

– Милорды-собратья… Вы богаты мудростью многих умов и накопленной сокровищницей знаний. Но я знаю их самих. Да, действительно, они преисполнены буйства, особенно меньшая из них, но не более, чем это естественно для их возраста. Можем ли мы ожидать проявлений зрелой выдержанности от расы, которой предстоит умереть в столь раннем детстве? И разве не свойственно насилие нам самим? Разве не обрекли мы сегодня на смерть миллиарды живых существ? И может ли выжить раса, лишенная стремления к борьбе? Да, правда, эти существа зачастую намного более буйны, чем было бы необходимо и разумно. Но, собратья, ведь они совсем еще дети! Дайте же им время вырасти и понять.

– Именно этого и следует бояться, – что они вырастут и поймут слишком много, слишком многому научатся. Ваша раса всегда была сверхчувствительной; сентименты мешают вам проявить объективность.

– Неправда! Мы сострадательны, но отнюдь не глупы. И вы знаете не хуже меня, сколько крайних решений было принято на основании моих показаний. Их было так много, что мне больно о них вспоминать. Но я и впредь не уклонюсь от выполнения долга. Если ветвь больна неизлечимо, она должна быть отсечена. Мы не сентиментальны, мы – лучшие сторожа, когда-либо охранявшие Три галактики, потому что не поддаемся гневу. Мы безжалостно караем зло, но с любовью и терпением относимся к проступкам детей.

– Вы кончили?

– Я считаю, что эта ветвь не должна быть срублена!

Изображение Материни исчезло.

Снова раздался голос:

– Кто-нибудь еще?

– Да!

Там, где только что стояла Материня, выросла большая зеленая обезьяна. Смерив нас взглядом, она неожиданно сделала сальто мортале и продолжала смотреть на нас, просунув голову между ног.

– Я им не друг, но я люблю справедливость, чем и отличаюсь от некоторых моих коллег в Совете. – Она несколько раз кувыркнулась через голову. – И, как заметила только что наша сестра, земляне очень молоды. Младенцы моей благородной расы кусают и царапают друг друга – и некоторые даже умирают от этого. Даже я сама когда-то так вела себя. – Она подпрыгнула, приземлилась на руки, оттолкнулась и перевернулась кругом. – Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что я не цивилизованное существо? – Она замерла и продолжала разглядывать нас, почесываясь. – Да, это жестокие дикари, и я не понимаю, как они могут кому-нибудь понравиться, но я считаю, что нужно дать им шанс попробовать!