Дорел Дориан: Элегия последнему Барлингтону

Но чтобы понять озабоченность и в какой-то мере даже опасения Чиба Барлингтона, мы должны остановиться на самой композиции симфонической поэмы. Задуманная как виртуозный этюд для скрипки, поэма в своих незначительных лирических намерениях пересекалась с причудливой фугой на арфе. Оркестр расчетливо незаметно (и мы еще вернемся к тем элементам, которые, как кажется, оказали свое влияние на драму Барлингтона) отмечал своим вступлением мелодические, вначале почти несовместимые отношения между двумя главными инструментами, подчеркивая отступления и новые вступления скрипки как становление самосознания. Отдаленный, какой-то непонятной фактуры призывный мотив арфы метафорически выражал зов Запретной звезды (уловимой математическими расчетами, но не поддающейся конкретному восприятию). Однако же Барлингтон вовсе не простак... Он очень хорошо понимал, что в этом странном сплетении мелодических устремлений решающая роль принадлежит оркестру и дирижеру.

И все же - может, отсюда и тот порог неудовлетворенности, на который намекал Барлингтон, - дирижер как будто совсем отказался от необходимости общения со скрипкой. Взгляд солиста, диссонирующий с партитурой, но решительно красноречивый для того, что должно было случиться, выражал полнейшее отчаяние и недоумение, почти на грани безумия; арфистка, очень точная в музыкальном выражении (хотя, на мой вкус, может быть, чересчур технически точная), мне кажется, хотела проявить свое сожаление по поводу плача скрипки, но оркестр трезво напомнил ей, что запретные звезды недосягаемы, несмотря на опыт и независимо от него.

Поэма превратилась в безнадежное, судорожное метание, в котором один только дирижер оставался глух и слеп. Солист (драма приближалась), утомленный всей этой насыщенностью реплики, испытывал самое настоящее удушье. Скрипка судорожно всхлипывала. В самом деле, нечто благородное и достойное (таково было ощущение) подвергалось эрозии. Но дирижерская палочка не хотела прервать действие этой эрозии.

Даже для меня, привычного ко всяким эмоциям, в этот момент произошло нечто совсем из ряда вон выходящее, прямо-таки неслыханное в истории симфонической музыки: солист выронил скрипку, как будто при внезапном ударе гемиплегии, словно внутри у него лопнула какая-то пружина. Арфа издала странный всхлип, а оркестр парализованно замер в том положении, в каком его застало то мгновение, когда струны скрипки оборвались. Публика, несколько тысяч меломанов, стала покидать зал. Без всякого возмущения; ведь все прекрасно знали, что как солисты, так и члены оркестра представляют собой электронный мозг, и случайные неудачи, даже и при самой высокоразвитой нейронной технике, не исключены.

Но любопытство, конечно, не может удовлетвориться простой констатацией положения. При внимательном анализе шумов общего фона стали четко определяться некоторые вопросы.

_Не скрывается ли за этой случайной неудачей человеческая драма? Чисто ли по техническим вопросам дирижер и солисты проявляли враждебность друг к другу или же неизвестно почему обрели чувства? И какова здесь роль молодой дебютантки-арфистки?_

На пирамиду направлялись беспокойные пытливые взгляды, все старались разгадать ее тайну. Необычный для Нового Веймара вихревой поток воздуха крутился вокруг статуи С.К.Барлингтона. Где-то что-то заедало, как бывает при трении камня о камень.

Большие часы в концертном зале остановились, увековечив провал солиста, и стрелки их показывали 20 часов 15 минут.

Барлингтон ждал нас у подъезда. Его искаженное лицо выдавало молниеносный износ, страшнее старости. Его стойкость и способность к жизненному обновлению были сломлены, напомнив нам в качестве внешнего проявления момент перед провалом солиста.

Разумеется, он пытался скрыть свое состояние.

- Солист меня восхитил, - сказал он, но слова прозвучали совсем неубедительно. Потом он добавил: - Думаю, что со временем кибернетика должна вновь утвердить творческую индивидуальность человека.

Я не ответил и не стал выражать сочувствия. Я смотрел на верхние ярусы необычного "Хеопса" и пытался представить себе тысячи невидимых нитей, от которых зависит действие его множества оркестров. Я знал, что это огромнейшая лаборатория, а не мертвая фонотека, и что каждый ярус имеет свое особое назначение в деятельности по созданию и распространению современной музыки.

- Объясни мне, пожалуйста, Барлингтон, как я понял из твоего письма, каждому солисту, каждому дирижеру, каждому участнику оркестра где-то на одном из верхних ярусов пирамиды соответствует гарант точного исполнения.