Олег Дивов - Лучший экипаж Солнечной

Рашен покосился на старпома и агрессивно выпятил челюсть.

– Ты меня разозлить хочешь, да? – спросил он.

– Очень, – честно сказал Боровский. – Шеф, как я рад, что Бобби начал этот разговор!

– Скорее, этот еврейский заговор. Чего тебе надо, Жан-Поль? Чтобы группа F огнем и мечом привела человечество к счастью?

– Очень даже может быть.

– Твой Рабинович пообещал нам месяц.

– Почему это он «мой» Рабинович? Он такой же мой, как и ваш. Что значит – пообещал месяц?

– Если группа F не добьется реабилитации мирным путем и нам придется доказывать свою правоту силой, Бобби целый месяц будет ползти от Пояса к Земле. Если увидит, что наша берет, еще притормозит. А если… Ну, ты понял. В этом случае все равно у нас будет месяц, и мы сможем уйти на Венеру.

– А сыграть на нашей стороне?

– Это для него слишком. И потом, он в любой ситуации намерен беречь силы. Если нас разобьют, драться с чужими будет он.

– Хороший коп, – признал Боровский.

– А я что говорю? Конечно, хороший. Только ругается через два слова на третье.

– Ну, мы им дадим копоти! – воинственно заявил Боровский. – Уж за месяц-то…

– Я не уверен, что мне этого хочется, – сказал Рашен.

– Вам захочется, – пообещал Боровский. – Вы, главное, почаще думайте о том, что у вас на родине диктатура олигархического капитализма.

– У меня на родине одни развалины, Жан-Поль, – сказал Рашен, и в голосе его вдруг зазвенела тоска. – От моей родины остался только пепел. Мы заслонили вас собой, и нас больше нет.

– А как же Франция? – напомнил Боровский. – Вы же коренной парижанин, шеф. А Канада, а наш Ванкувер? Да ну вас, честное слово…

– Да, Ванкувер… – вздохнул Рашен. – Сколько там зелени, помнишь? Фантастика. А я, между прочим, видел однажды настоящего дикого оленя. Ездил с семьей на экскурсию. Игорю было лет пять, Оля… Тьфу!

– Вы ведь так с ней и не поженились? – осторожно спросил Боровский.

– Я же военный астронавт, – сказал Рашен горько. – Сегодня мужик, а завтра труп. В порыве любви она на многое была готова, тем более что в кои-то веки встретились два совершенно здоровых русских человека. А потом оказалось, что рожать от меня она хочет, а замуж – ни в какую. Знаешь, в общем-то, я был не против. Я ее понимал. Нормальные условия для воспитания ребенка, чтобы деньги, чтобы отец всегда рядом… Только вот Игорю достался чересчур богатый отчим. Вырастил взбалмошного капризного мальчишку.

– Это вы ему простить не можете, что от вас отрекся, – сказал Боровский. – А знаете, почему он так поступил? Я скажу. Ему, как и многим, очень не нравятся порядки на Земле. На Земле, которая убивает тысячи колонистов только за то, что они хотят жить по справедливости.

– Ишь ты, как завернул! – восхитился Рашен.

– По-моему, убедительно, – скромно заметил Боровский.

– Mudak ты, Жан-Поль, – сказал Рашен.

– Сами вы мудак.

– Ты неправильно переводишь. Русский mudak и английский мудак – совсем разные вещи. По смыслу близко, а интонация другая. То, что ты сказал, по-русски будет hui. Это всего-навсего член, причем в очень грубом варианте. А mudak… – Рашен мечтательно закатил глаза. – Хороший был у нас язык, Жан-Поль. Глубокий. Был, да сплыл.

– Не нравится мне ваше настроение, драйвер.

– Мне тоже, Жан-Поль.

– Неужели вам не надоело плясать под чью-то дудку? Неужели, если мы придем на Землю и нас там реабилитируют, вы им все простите? Эту жуткую подставу, что – простите?!

Рашен сделал неопределенное движение глазами.

– Какой-то сраный Рабинович его пожалел, а он уже счастлив! – заявил Боровский в пространство. – И всех уже простил!

– Был у нас такой писатель – Лео Толстоу, – сказал Рашен. – Я, правда, его не читал, но читал о нем. Этот деятель так отчаянно пропагандировал христианское всепрощение, что ему запретили в церковь ходить. В итоге он проиграл свою войну и помер совершенно один, старый и больной.

– Это вы к чему? – не понял Боровский.

– К тому, что сейчас об общественном благе печется Совет Директоров. И если объявится кто-то, кто болеет за общество еще сильнее, его с Земли вышибут. Ты хочешь помирать в одиночестве, Жан-Поль?

– Я, – сказал Боровский гордо, – никогда не помру в одиночестве.

– Еще бы! – усмехнулся Рашен. – Вас, евреев, как тараканов.

– Да идите вы! Я не об этом…

– Знаю, Жан-Поль, – сказал Рашен очень мягко. – Я просто хотел сказать, что, если мы ввяжемся в войну, у нас не будет права на проигрыш. Группа F все еще очень сильна. Война с нами подорвет земную экономику. Независимо от того, кто победит, мы или Совет Директоров, там, внизу, развалится все. И при нынешнем общественном устройстве Земля просто не выживет. А если выиграем мы – что мы будем делать, Жан-Поль? Мы обязаны будем предложить людям пути выхода из кризиса. Обязаны будем все разрушенное перестроить по-новому. Мы взвалим на свои плечи руководство огромным миром. Но куда мы его поведем? Есть у тебя позитивные идеи на этот счет? Экономическая программа? Политические лозунги? Идеологическая база?