Дэвид Зинделл - Экстр

— Пожалуйста, не выключай меня, — сказал Эде.

— Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?

— У меня много глаз, и я многое вижу.

— Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?

— Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.

— Понятно. Тебе приходится просить об этом.

— У меня нет ничего, кроме слов.

— Выходит, выключить тебя очень просто?

— Просто, если знаешь нужное слово.

— А ты его знаешь, это слово?

— Знаю, но не скажу.

— Понятно.

— Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.

— Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?

— Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?

— Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.

Лицо Эде внезапно выразило облегчение.

— Разумеется, это он, — с улыбкой подтвердил образ. — То есть я.

— Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.

— Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?

— Иногда говорю, — признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного «я» с другим «я», представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. — Но я-то ведь не компьютер.

— Я тоже не только компьютер, — самодовольно поведал Эде.

— Кто же ты тогда?

Эде ехидно улыбнулся и произнес:

— Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.

Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.

— Бог есть любовь, любящий и возлюбленная — но ты-то не Бог.

— Почему же? Разве я не Бог Эде?

При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и он прикрыл глаза рукой.

— Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.

Лицо Эде выразило беспокойство.

— Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.

— Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.

— Я же сказал: у меня много глаз.

— И знаешь ты много разных вещей.

— Нет — очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.

— Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?

— Разумеется.

— Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? — Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. — Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?

Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.

— Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?

— Ты задаешь трудные вопросы.

— Ну извини.

— Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.

— Понятно.

— Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.

Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:

— Хорошо, спрашивай.

— Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.

— Спасибо.

— Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?

— В трехстах милях над этой Землей. Совершал свой четырнадцатый оборот по ее орбите.

— Понимаю. Каким образом ты его принял?

— Моя корабельная рация запрограммирована на поиск таких сигналов.

— Ясно. Ты летал вокруг планеты на корабле?

— Что ж по-твоему — я на крыльях там летал?

— Я вижу, ты любишь отвечать вопросом на вопрос.

— А что, нельзя?

— Я вижу, ты любишь дразнить своих собеседников.

— Извини, — сказал Данло, глядя в блестящие черные глаза Эде. — Я, наверно, был груб, да?

— Человеку это свойственно, не так ли?

— Возможно, но только не мне. Меня учили, что мужчина не должен вести себя грубо ни с кем — ни с другим мужчиной, ни с женщиной, ни с ребенком. — Ни с животным, добавил Данло про себя, ни с деревом, ни с камнем, ни даже с убийственным западным ветром, дующим ночью. Мужчина должен быть правдив и вежлив со всем, что есть в мире, даже с фигурой, светящейся над компьютером. — Извини меня. Я просто не привык вести такие сложные разговоры… с искусственным разумом.