Анна и Сергей Литвиновы - Обострение чувств

Разумеется, ни Татьяна, ни Дмитрий ни словом не обмолвились о подлинной причине, приведшей их обоих в дом Ходасевича. Говорили: «Старые друзья, решили побыть вместе». На ехидненькие вопросики ментов, почему, мол, старые друзья ночуют в разных комнатах, жестко отвечали: «Не ваше дело».

Уже совсем рассвело, когда местные милиционеры отбыли восвояси, и пришлось еще приводить дом в порядок. Дима отправился в сарай – вырезать кусок фанеры, чтобы хотя бы временно закрыть разбитое окно, откуда немилосердно дуло. Таня отыскала резиновые перчатки и стала отмывать с пола и ковра кровь наемника и следы грязных ментовских ботинок. Наконец с хозяйственными хлопотами было покончено, часы показывали уже десять, и – наступило расслабление и опустошение.

Журналист опустился на табуретку на кухне и обхватил голову руками. Таня без сил присела напротив.

– Пожалуйста, позвони в больницу, – глухо проговорил Полуянов.

Ему не потребовалось объяснять Тане, в какую больницу звонить и по какому поводу. Она набрала номер и после долгих просьб, уговоров и даже угроз все-таки узнала, что человек с огнестрельным ранением, доставленный сегодня ночью, жив и состояние его стабильно тяжелое. Девушка пересказала услышанное журналисту.

– Ф-фу, хоть одна гора с плеч, – вздохнул тот.

– А вторая гора – Надя? – проницательно спросила Садовникова.

Дима ничего не ответил, только горестно кивнул головой. В глазах его разлилось страдание.

– Да ладно тебе, – без особой убежденности проговорила Таня, – этот наркоман с пистолетом просто бредил.

– Да не бредил он, не бредил! – вдруг сорвался Полуянов. – Я, конечно, давно чувствовал, что тихоня библиотекарша для Нади – просто маска, но чтоб такое… Ну да, конечно, она меня ревновала, и жестоко… И признаюсь, я давал ей повод… Но не до такой же степени! И откуда у нее деньги, чтоб нанять киллеров? И при чем здесь ты? Нет! Не понимаю, не понимаю, не понимаю! – Дима в отчаянии забарабанил кулаком по столу.

Вдруг Татьяне стало ужасно его жалко, и она снова поступила так, как подсказывало ей чувство, а не сознание: подошла к журналисту и погладила его по отчаянной и страдающей головушке. И тут он словно с цепи сорвался – обхватил руками, стиснул и стал покрывать ее всю, прямо через одежду, исступленными поцелуями. Потом вскочил и начал целовать шею, плечи, губы… Таня оказалась не в силах сопротивляться и почувствовала, как слабеет… А Дима подхватил ее на руки и понес в свою спальню…

Когда она наконец проснулась, за окном уже сгустились по-мартовски долгие сумерки. Первой ее мыслью было: «Вот она, весна! Все-таки добралась и до меня. Принесла свой нечаянный подарок. Как же мне было хорошо! Какой Димка страстный и милый… Неужели он опять, гад, к своей библиотекарше уйдет? И снова – на десять лет разлука?»

А Полуянов вскочил с кровати и, думая, что она еще спит, босиком пошлепал на кухню. Пока девушка нежилась и потягивалась, чем-то там гремел и шуршал. Вернулся спустя минут десять, держа в руках поднос с тарелками и чашками – исходил паром восхитительный омлет, дымился чай, золотились гренки и была настругана сырокопченая колбаска. Татьяна лежала с прикрытыми глазами, и Дима поставил поднос на пол, ласково погладил девушку по щеке:

– Просыпайся, милая! – А когда она открыла глаза, добавил: – Что-то жрать ужасно хочется…

Они стали завтракать – в шесть часов вечера! – прямо в постели. Для полного комфорта включили стереосистему. Замурлыкал джаз.

Насытившись, Полуянов счастливо откинулся на кровати и проговорил с чувством:

– Гос-споди! Я все чего-то искал, метался… А счастье – оно вот, было совсем рядом!

От столь ласковых и от души сказанных слов, которые показались Татьяне зеркальным отображением ее собственных мыслей, у девушки аж горло перехватило. Не в силах ничего ответить, она только благодарно погладила Диму по руке. И тот поцеловал ее – не страстным, ожесточенным утренним поцелуем, а ласковым, умудренным – вечерним…

И тут случился кошмар.

За поцелуями и объятиями они забыли обо всем на свете. А потом… потом Тане вдруг показалось, что на них кто-то смотрит, и внутри у нее все заледенело. Она дернулась и приподнялась в кровати – и у нее возникло ощущение, что ожил и воплотился наяву ужасный сон: у входа в комнату в кожаной куртке и с пистолетом в руке безмолвной статуей командора стоял Миша Беркут и глядел на нее и Диму с нехорошей ухмылкой. Глаза его горели безумным огнем. Боже мой, Миша Беркут! Ее непреходящая радость – в первые четыре месяца их знакомства – и ее страдание в последние два…