Влад Менбек - Варианты виртуальной реальности

Павел помнил себя с трёх лет, когда по уши влюбился в свою ровесницу Олечку – светленькое, как солнышко, чистенькое существо. Теплым утром, встречаясь с ней на общем дворе, он млел, замирая от восторга. Молча возьмутся за руки и идут гулять, не видя дороги. Поэтому часто попадали в не просыхавшие все лето лужи с осклизлой грязью по краям и падали. Вымазавшись как чертенята, с ревем и слезами брели домой, к мамам. Сияющую ауру их чистых отношений не могла выпачкать никакая грязь.

С тех пор утекло море воды, но видение не тускнело.

Из тысяч жизненных мгновений память выхватывает частые переезды. Отец скитался по новостройкам, таская семью по баракам. Как Павел плакал, расставаясь с Олечкой! И она захлебывалась слезами. Их детские сердца говорили, что это – навсегда. Родители Павла и Олечки не знали, что делать: то ли самим заплакать, то ли смеяться. Горе не имеет возраста, лишь память о печали может быть детской.

Поселившись на окраине рабочего поселка, около речушки с нехорошей темной водой, в которую Павел свалился с крутого берега, нахлебавшись воды до икоты. Его вытащил огромный угрюмый дядька. Долго тряс, держа за ноги, вниз головой. Именно тогда Павел понял, что есть черта, которую нельзя переступать.

Целый вечер отец молча поил дядьку водкой. Обессиленный, лежа в подушках под теплым одеялом, Павел с напряжением наблюдал за ними. Дядька был какой-то непонятный, темный, а отец – светлый. У стола суетилась мать, подкладывая им картошки и огурчиков.

Она была хорошая, добрая, но никакая: ни темная, ни светлая.

В пять-шесть лет Павел возмужал до того, что убегал с соседскими мальчишками на другой конец поселка, к заманчивой котельной, где они соревновались в подкидывании камней в небо. Однажды Павел бросил вверх сизый кусок стеклоподобного шлака, а он упал ему на голову. Сначала был только удар, затем накатила адская боль.

Пока какие-то люди бегом несли его в больницу, где тети в страшных белых халатах выстригали волосы на голове, что-то резали с хрустом и зашивали с отвратительным треском, он орал на полную мощность. По окончании операции устал и охрип, обвиснув на руках перепуганной матери.

Происшествий было множество, и почти все они несли боль и опасность. То шлепнется на руку капля кипящего битума, когда он, разинув рот, смотрел, как ругачие дядьки смолят лодку. То у автокрана лопнет трос, со свистом стегнув кирпичную стенку над головой, прорубая глубокую борозду. То соседская собака, без лая и рычания, злобно обнажив верхние клыки, вцепится в ногу.

Очевидно, поэтому к нему пришло острое ощущение опасности. Павел стал чувствовать, что таится за спиной, за углом, за поворотом. И когда мать отвела его в первый класс, он уже знал, что для него плохо, а что – нет. И окружающие люди несли в себе тайну. Все, кроме матери. Люди были очень разные: от очень злых до хороших. А Павел мог быть разным: он причислял себя и к злым, и к хорошим.

С каких-то пор, незаметно, отношение окружающих к нему перестало вызывать у Павла эмоции. Будто со стороны он наблюдал за людьми, за их контактами друг с другом, пытаясь в уме упростить их отношения, для того чтобы все понять. Но не мог этого сделать, и его это немного раздражало. Переплетение контактов было так сложно и запутанно, что постоянно преподносило сюрпризы. Он не мог понять, что они все хотят.

Школьная учеба и чтение «ненужных», по мнению педагогов, книг, не вытолкнуло Павла из людской среды, но и не втянуло в нее. Он не был нелюдимым, он был замкнутым. Окружающие говорили: себе на уме. На этот счет у Павла было собственное мнение.

С жадностью фанатика Павел изучал окружающий мир, читая книги. Он замечал, как по телевизору какой-нибудь умный дядька простыми словами объяснял сложные вещи или как кто-то бурчал что-то косное, комплексуя и отворачиваясь от камеры. Он видел, как на улице поддавшие мужики, проявляя животный кобелизм, цепляются за слова друг друга, доводя разговор до драки, как пьяница, налившись водкой, недалеко от магазина укладывается спать под забором. Он слушал, как шелестят листья, перешептываясь о своих тайнах, как упрямые муравьи тащат извивающуюся гусеницу в муравейник, затаив дыхание наблюдал, как желтенькие мухи, стремительно совершившие фигуры высшего пилотажа, внезапно зависают в метре от земли, будто приклеенные к невидимой точке пространства.

Он насыщался всем этим, но не мог понять – для чего?