Игорь Росоховатский: Каким ты вернешься? Научно-фантастические повести и рассказы

Гигант подтвердил его подозрения. Он сказал:

— Зачем мне ваши знания, люди? Их значительную часть уже передали нам в процессе обучения ваши улучшенные копии — автоматы. Мы могли убедиться, что ваши энания о мире по сравнению с нашими ничтожны, польза от них сомнительна. Да и могло ли быть иначе? От вас скрывает истину не пространство, а время. Вы живете лишь миг и по этому мигу осмеливаетесь судить о мире, который в следующее мгновение становится другим. Вы даже не можете наблюдать, как рождаются и умирают планеты — эти однодневные мотыльки в круговороте огня, Что может знать о дне и ночи тот, кто живет секунды по вашему счету? Что может знать цивилизация, которая живет минуты по нашему времени? Чтобы хоть что-то понять в окружающем мире, нужно знать, как рождаются галактики и взрываются звезды, распуская огненные бутоны, как несутся сквозь мрак и холод звездные системы, и наблюдать, чем они становятся на каждом этапе своего пути.

Убийственная логика была в словах гиганта, и многие люди в зале втянули головы в плечи, зал показался им нереальным и призрачным, как тусклое небо, голубеющее сквозь пластмассу. А Михаил Григорьевич отчего-то вспомнил тот день, когда он проник в тайну статуй, фотокарточку — застывший слепок мгновения. Оно было действительно очень малым, ничтожно малым, но благодаря ему Михаил Григорьевич догадался о тех, кто живет в другом времени. А его жизнь, его любовь, путь через войну? Для гиганта все это не имеет значения, но ведь именно это помогло ему, Михаилу Григорьевичу, раскрыть тайну пришельцев.

Может быть, в логике гиганта есть червоточина, и дело вовсе не в логике, а в желании, в чувстве, которое прячется за ней и направляет ее?

Но почему оно возникло? Михаилу Григорьевичу стало душно, жарко, он обливался потом, стараясь понять загадку, от которой сейчас так много зависело…

А гигант взглянул на часы, висящие в центре зала, и продолжал:

— Ваша цивилизация похожа на куколку насекомого. Что стоят ваши знания, если все они исходят из ощущения, что куколка есть, что она существует, что она — существо? Но ведь здесь-то и скрыта основная ошибка. Когда куколка думает, что она есть, ее уже нет, когда она ощущает себя существом, ее уже не существует. Она — заготовка, предназначенная для чего-то, переходная форма, которая кем-то станет, миф о ком-то, кто существовал давно. Никогда куколке не узнать, ни откуда она взялась, ни кем станет, потому что тогда она будет уже не собой, а кем-то другим, кого еще нет, пока она живет и мыслит, и кого не может быть до тех пор, пока она им не станет. Вы должны понять, что общение с вами ничего нам не дает, для нас оно бесполезно.

Пришелец снова взглянул на часы, как показалось Михаилу Григорьевичу, нетерпеливо. Археолог понял, что надо торопиться, что на счету каждая минута для решения загадки, от которой, может быть, зависит жизнь очень многих или даже всех людей. Необходимо вспомнить, что происходило тогда в пустыне, каждую деталь. Но, возможно что-то случилось после, в лабораториях Объединенного научного центра, и об этом он ничего не знает, не может знать…

Он хотел подать президенту знак, что должен немедленно поговорить с ним, но тот обратился к пришельцам:

— Мы поняли ваши слова. В них есть истина, но, как всегда, только часть истины, и ее другая часть противоречит этой. Разве первопричины движения скрыты в галактике, а не в мельчайших кирпичиках, из которых она состоит? Чтобы понять, почему горит звезда, надо знать о фотонах и кварках, об их взаимодействии, так же как, чтобы узнать, почему светится вот эта лампочка, необходимо исследовать движение электронов. А этот мир по времени ближе к нам. Вы, долгоживущие, не замечаете, как уходят минуты, как из них слагаются часы, как за эти часы море намывает песчинки, которым предстоит стать скалой. И вам трудно понять, что природа этой скалы иная, чем у других скал…

«Слова ничего сейчас не значат», — думал Михаил Григорьевич.

Он вспомнил, как на фронте к ним в блиндаж привели худущего пленного с ввалившимися глазами. Командир разведки и политрук долго допрашивали его: сколько фашистов в селе, где у них штаб, есть ли противотанковые орудия, а он в ответ мычал что-то невразумительное. Так продолжалось до тех пор, пока Светлана — она была тогда медсестрой — не протянула ему сухарь. Пленный с жадностью схватил сухарь и стал грызть его не зубами (зубы у него выпали), а кровоточащими деснами. Ему принесли пшеничную кашу. И, поев, он заговорил. Дело было не в том, что он не понимал вопросов или не хотел на них отвечать. Он НЕ МОГ говорить от голода. И вот сейчас тоже надо было найти «сухарь» или что-то другое. А времени для поисков осталось совсем мало, если Михаил Григорьевич правильно оценил значение того, КАК гигант смотрел на часы.