Чарльз Шеффилд - Эсхатон

Вторая проблема формулировалась куда расплывчатее. Если верить Тому, лекарство от Аниной болезни, редкой и очень сложной, появится еще не скоро. Как он подметил, диагноз, от которого умирает всего несколько человек в год, не привлекает такого внимания медиков, как обычный рак или сердечные заболевания, от которых гибнут сотни миллионов.

Предположим, лекарство не изобретут еще сто или даже двести лет. Какие знания нынешнего общества будут интересны людям 2200 года? Что должен знать мужчина, кем должна быть женщина, чтобы обитатели будущей Земли сочли выгодным их оживить? Дрейк не сомневался: даже если ученые откроют надежный способ размораживать криотрупы, большинство несчастных обитателей «маток» останется на своих местах. Контракты, заключаемые «Вторым шансом», гарантировали лишь сохранение тел в необходимых условиях. Обещать оживление фирма, разумеется, не могла.

Да и зачем? Чего ради выпускать еще одного человека в и без того перенаселенный мир, если тот не может предложить миру ничего особенного?

Дрейк вообразил себя в начале девятнадцатого века. Что такого он мог бы тогда заключить в своем мозгу, что могло бы показаться ценным сегодня, двести лет спустя? В области политики - ничего, в области искусства - тоже. В этих сферах ничего особенно не изменилось. Разумеется, отпадают и наука, и технологии - здесь за два столетия достигнут феноменальный прогресс.

На обдумывание этого вопроса у него была уйма времени - времени, которого лишилась Ана. Глупо спешить, когда можно спокойно все рассчитать и спланировать. В качестве планки Дрейк установил срок в десять лет, после чего у него должно было остаться еще сорок из тех пятидесяти, которых он ждал и по которым тосковал. Но можно и на пару лет дольше.

Если времени понадобилось больше, чем десять лет, то не потому, что Дрейк стал отвлекаться на другие занятия. Он работал, думал и лишь время от времени вычислял вероятность того, что все выйдет, как задумано. Всякий раз результаты получались отвратительно низкие.

Пытаясь понять, чему ему надо научиться, Дрейк не оставлял и трудов в области первой своей проблемы - финансовой. Он решительно отказался от произведений, которые требовали какого-либо новаторства. Вместо этого брал заказы, давал концерты, делал записи, писал музыку для фильмов - и хороших, и плохих, и никаких. Если кто и считал, что Дрейк разбазаривает талант и вредит своей репутации, все были слишком вежливы, чтобы так говорить. Собственное же его отношение к этому было простым: деньги платят - и замечательно.

Порой работа становилась ему в тягость. Но время от времени, как ни странно, коммерческая выгода заставляла его выкладываться на полную катушку. Прекраснейшая мелодия, когда-либо им сочиненная, превратилась в музыкальную тему для популярного телесериала. А через четыре года Дрейку повезло еще больше.

Когда-то, пару лет спустя после своей встречи с Аной, он написал несколько коротких отрывков, что-то вроде музыкальных шуток, специально, чтобы ее порадовать, - вставил в барочные периодические гармонии современные твистовые мотивы, причем как раз в тех моментах, где их меньше всего можно было ожидать.

Они имели немалый успех, хотя и среди весьма ограниченного круга аудитории. Теперь же, получив заказ на музыкальные эпизоды для нескольких телефильмов из жизни Франции XVIII века и обнаружив, что никак не успевает к сроку, Дрейк занялся каннибализмом и переделал свою же раннюю работу. Фильмы оказались хитом десятилетия, во многом - благодаря музыке. Вдруг его менуэты, бурэ, гавоты, рондо и сарабанды зазвучали на каждом углу. Музыка Дрейка лилась из радиоприемников, а в карманы ему со всего мира стекались гонорары.

Он продолжал усердно трудиться, но как только смог, учредил трастовый фонд, на средства которого тело Аны должно был храниться веками, что бы ни случилось с самим Дрейком.

Теперь, когда нужда в деньгах стала не такой острой, он изменил направление своей работы: вместо сочинительства занялся тем, что лихорадочно впитывал всю, какую только мог, информацию о личной жизни своих современников-музыкантов. Беседовал с ними, очаровывал, втирался в доверие - а потом анализировал узнанное и пространно описывал. Пространно, но не полностью. В каждом своем очерке Дрейк не забывал оставить дразнящий намек на что-то неупомянутое: мол, он еще много чего мог бы рассказать, но пока что лучше промолчит.

Что захотят знать люди будущего о своих предках? У Дрейка был ответ на этот вопрос. Они станут увлекаться не официальными биографиями, не страницами из учебников и монографий. Этого-то у них будет в избытке. Но они захотят большего. Подробностей, слухов, сплетен. Чего-то вроде дневников Босуэлла и архивов Сэмюела Пеписа. А если у них появится возможность познакомиться не только с записями, но и с тем, кто их делал…