Алексей Гравицкий - Мама

– За что вы нас ненавидите?

– Вас – это кого?

– Тех, кто живет с вами рядом, – отчеканила Эл.

– Это Григорянца и компанию? – усмехнулась сумасшедшая баба. – Окстись. Мне глубоко наплевать на то, чем вы там живете и в каких законах варитесь. Хорошо, что у вас хоть какие-то законы есть.

Эл смотрела на «гаранта конституции» с подозрением:

– Но я же знаю, что у вас сажают. И наших тоже сажают.

Лицо Юлии Владимировны стало вдруг жестким. Улыбка пропала, скулы напряглись, черты заострились. В глазах женщины-президента появился фанатичный блеск:

– У нас сажают! – холодно, подчеркивая каждое слово процедила она. – Заметь, «у нас». Кстати, сажают не всех и не за все. Но есть вещи, которые табу. Которые нельзя. И если человек не способен контролировать свои действия, значит, он должен быть изолирован от общества. Значит, его надо контролировать. И здесь мы не станем делить на ваших и наших. Потому что это делается у нас. На нашей территории все до единого будут жить по нашим порядкам. Хотите культивировать беззаконие? Безнаказанность? Пожалуйста, только не здесь! Если бандит, убийца, вор, нарко– и работорговец Григорянц приедет ко мне в гости, я его пальцем не трону. Но если он посмеет сделать хоть что-то противоречащее нашим законам, он будет отвечать по всей строгости этого закона. В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

– А эта женщина?

Сумасшедшая баба удивленно вздернула брови.

– Ну та, которая с автоматом, – пояснила Эл. – Она говорила по-другому.

– Жанна? – Юлия снова улыбнулась, на этот раз улыбка вышла горькой. – Ей просто надо бороться… Она очень изменилась, я знала ее другой. Знаешь, она была женщиной до мозга костей. Не глупа, но умела разыграть дурочку или сопливую девчонку. Она умела себя держать, она умела себя подать. Она была склонна к перемене настроений, могла быть ровной и мягкой, потом вдруг взорваться, стать капризной и истеричной. Она была женщиной. А стала мужчиной. Жестким, упертым одиночкой.

Она вдруг замолчала и уставилась в пустоту с растерянной, полной горечи улыбкой. Произнесла совсем уж отстраненно:

– Все мы меняемся.

– Что с ней случилось? – тихо спросила Эл.

– Его звали Лешей. Сперва казалось, что она с ним просто забавляется, что это увлечение – не больше. Потом забава стала выглядеть серьезно, а потом их уже никто не представлял порознь. Они были молоды и счастливы. А потом пришла анархия.

Юлия Владимировна снова замолчала, глядя в пространство, потом продолжила совсем тихо, на грани слуха:

– Его убили. Тихо, по пьяни. В тихом дворике. Представь себе ночь, старые кирпичные дома еще допрезидентской застройки, цветущие каштаны, фонарь. И в свете фонаря на земле лужа крови, а в ней двадцативосьмилетний белобрысый мальчик с ножом в животе. Он до последнего дня был мальчиком. Анфан терибль. Инфантильный, но добрый.

– А Жанна?

– Жанна с тех пор изменилась. Знаешь, с чего начинаются гражданские войны и бардак? Сперва хамству, ханжеству и беспредельной безответственности дают волю, а затем, когда все это обретает вседозволенность, рождается горе. И пока оно горе одного человека, это всего лишь трагедия. А когда это горе десятков, сотен, тысяч… Тогда горе затмевает разум, девочка, и никто не в силах его восстановить. Вот тогда начинается катастрофа.

– Этой женщине горе затмило разум?

– И я пытаюсь удержать ее на грани безумия. Если ей надо для этого находить врагов везде, где это возможно, – пусть. Я знаю, что она занята делом, вкладывается в него от и до и не совершит ничего дурного.

– Поэтому пусть она ловит кого ни попадя и сажает в тюрьму, – мрачно резюмировала Эл.

– Кто тебе сказал, что тебя посадят? Я могу лишь предложить тебе остаться здесь.

– Остаться здесь? Для меня это все равно клетка.

Юлия улыбнулась:

– Я не настаиваю. Можешь уехать, препятствий не будет. Но погляди сперва на эту «тюрьму». Подойди к окну, взгляни на эту «клетку».

Эл встала из-за стола и послушно подошла к широкому, в полстены, окну. По ту сторону стекла сияло солнце, возвышались белоснежные стройные дома, неспешно и вдумчиво перемещались люди. Город жил своей спокойной, умиротворенной, вкрадчивой, солнечной жизнью. Эл залюбовалась – так красиво и возвышенно выглядел заоконный пейзаж. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, она распахнула одну из створок сложной рамы.

Выглянула, подставляя ветру и солнцу лицо. Подалась вперед, даже наклонилась, чтобы поглядеть, что происходит внизу, непосредственно перед домом…