«На три? — озадаченно уставился он на меня. — А с чего вы взяли, что мы собираемся поднимать концентрацию углекислоты? Кто вам об этом говорил?»
Да, он прав: мне об этом не говорил никто…
Потом, вернувшись домой, я не без труда разделил свои записи на де-факто и… Как бы это выразиться поточнее? Да, то самое «продолжение в будущее», та литературно-художественная экстраполяция, о которой столь иронично говорил Исследователь.
Честно выполнив свой долг в части де-факто (имеется в виду очерк «Дом космонавтов», опубликованный в журнале «Уральский следопыт»), я оказался перед ворохом отрывочных записей, которые притягивали меня, словно магнит, будили воображение, не давали покоя. Я снова и снова возвращался к эскизам…
О любви
Мы в прошлом отдыхаем — прошлое прекрасно!..
Просыпались мы в доме отдыха рано — едва свет начинал пробиваться сквозь шторы. Воздух в этот рассветный час звенел от птичьего гама: пересвистывались в прибрежных кустах лазоревки — пинь-пинь, захлебывались от восторга дрозды-рябинники, из последних сил надрывался коростель… Это был час, когда пели все: и ночные, и дневные.
Осторожно, стараясь не хрустеть гравием, пробирался я к окну Наташиной комнаты, так же осторожно, затаив дыхание, беззвучно вытягивал раму и нащупывал Наташин поясок. Чтобы не будить соседок, Наташа один его конец привязывала к руке, а другой прятала между рам.
А потом мы босиком бежали к бочажку. Туман от солнца казался красным, и над самой водой качались белые призраки.
Искупаюсь я в тумане,
Зачерпну рукой росу,
Паутину филигранью
Я росою обнесу…
Вода была теплой и ласковой, мы входили в нее, и кустики тумана качались у самых ног. «Не смотрите на меня», — просила Наташа, и я отворачивался. Я знал, что она сейчас снимает платье, я десятки раз видел, как она стаскивает его через голову, но это было днем, когда вокруг было много народу, а сейчас я стоял, смотрел на призрачные кустики тумана у моих ног и чувствовал, как гулко колотится сердце…
Мы в прошлом отдыхаем… И даже в горьком прошлом!..
Зимой, на последнем курсе, университетский комитет комсомола решил провести лыжный агитпробег по глухим, удаленным от железных дорог деревням. Мы шли с красными лентами через плечо, пели песни, но все это я помню плохо, от всего агитпробега осталось только ощущение необыкновенной чистоты. От снега, от елок, утонувших в сугробах, от глубоких серых глаз Наташи, в которых я все чаще и чаще ловил тревожное ожидание…
К вечеру мы добрались до села со странным, смешным названием: Тр» ка. Село лежало на самом берегу реки, широкой дугой, почти подковой, огибавшей избы, амбары, скотные дворы и клуб, когда-то бывший церковью. В этом клубе мы после ужина выступили с концертом, а потом были танцы. Мы с Наташей кружились, кружились… Наконец она не выдержала, пробормотала:
«Какая жарища», да я и сам чувствовал, что от жаркого воздуха, волнами расходившегося над плотной толпой танцующих, от тягучего вальса, а главное, от Наташиных вопрошающих глаз голова у меня шла кругом. «Выйдем?» Наташа обрадованно кивнула, пошла за мной, держась за руку. Потом, в сенях, она мою руку отпустила, я услышал, как с глухим стуком захлопнулась дверь, как она осторожно спустилась и подошла ко мне.
«Холодно, Наташа, верно? Как эти тр» кинцы здесь живут, а? Такой морозище!.. А им хоть бы что. Говорят, в здешнем сельмаге водка — самый дефицитный товар…»
Я понимал, что мелю чепуху, что Наташа ждет от меня совсем других слов, мне было страшно стыдно, я не знал, куда деваться от этого стыда… «Не криви душой, когда говоришь с женщиной». Где это я вычитал? Слишком поздно вычитал… «Простая арифметика, Наташа: тридцать шесть своих да плюс сорок бутылочных… Что им мороз?» А Наташа смотрела на меня — с таким недоумением… Стояла передо мной, зябко стянув воротник куртки у горла, глаза черные, бездонные, и такое в них тоскливое недоумение!..
У нас и раньше случались неловкие паузы, когда не знаешь, что сказать, но в тот раз молчание было чересчур уж тягостным. Нас разделила тишина, как из тяжелого стекла стена…
Не выдержав тягостной тишины, я и брякнул, показав рукой на окна клуба: «Тр» кают». Откуда взялось, как родилось в моей взбаламученной голове это словечко? Едва я произнес его — из темноты на нас надвинулась высокая, вся в инее фигура:
«Что? Что ты сказал? Тр» кают?»
Это был Михаил.
Он тормошил сначала меня, добиваясь, где я слышал это словечко, и я ему объяснил, что нигде не слышал, само собой придумалось — Тр» ка, Тр» ка, ну вот и «затр» кал», а потом Михаил набросился на Наташу, крича, как это здорово, просто великолепно, что слово родилось само собой…
Читать дальше