Грим: Зао «Парк» [СИ]

— Компьютер так же учитывает искажение универсума, в который вторгаетесь вы. За окном желтел осенний пейзаж. Осенний сон разума завораживал, оцепенял.

— Искажение? — спохватился я. Он держал в руке распечатку. Текст, который он бегло просматривал, выполз из щели принтера. Вероятно, устройство, занимавшее угол офиса, и был тот компьютер — пресловутый, волшебный, квантовый. Или может быть, только видимая его часть.

— А вы полагаете, что ваше вторжение останется без последствий?

Подобные вмешательства не проходят даром. Скорее всего существование вашего будущего универсума закончится апокалипсисом.

— Но… Как же я, в таком случае?

— Вам то что? Он еще тысячу лет протянет. Вы ж не протянете и десятой доли того. Не вижу большой беды в том, если несколько или несколько миллионов царств с вашей помощью покончат собой. Их бесконечное множество. И большая часть заканчивается ничем. Я опять призадумался — так что в голове зажужжало. Я был в надежности убежища уже не так убежден.

— А вам не жалко эти миры? — спросил я, отмахнувшись от мысли, насколько правомерно выражение большая часть применительно к бесконечности.

— Есть мнение, — продолжал служащий, — что миры конкурируют между собой. И как это ни печально, чтобы вольготнее существовал наш, мы должны погубить некоторые. Почему б не воспользоваться случаем и не очистить Всеобъемлющий Универсум от преизбытка миров? С вашей помощью, — вновь подчеркнул он. Он мне подмигнул. Я — ему. Кажется, он удовлетворительно объяснил корысть корпорации. Наплевать, в самом деле, на апокалипсис. Если того универсума хватит на мой век.

— Каковы там условия существования? Сколько стоит прожить день? — спросил я. — И по-прежнему ли столица — Москва? А то есть, вероятно, такие миры, где я удав или удод, или однодневное насекомое.

— Все почти идентично, — заверил меня служащий, сверяясь с текстом, чтобы лишнего не соврать. — Люди там смирные, русскоязычные. Превалирующие приоритеты те же, что здесь. Но успеха добиваются более мягкими методами. Человеку подлому… простите, целеустремленному ничего не стоит в самые кратчайшие сроки там преуспеть. Законы мягкие. Правительства лояльные. А все население — с нимбами над головой. Но обратно не выберешься. В том мире наших билетов у вас нет. Там вам другие акции выпали, на них и поднялись.

Вы на первое время сохраните воспоминания об этом мире, но постепенно они изгладятся.

— Разве не существует практик, методик, химии, чтобы взять и забыть?

— Зачем? Сведения несекретные. Владей. К тому же это необходимо для самоидентификации. Иначе не будет ментальной преемственности между тем, кто вы есть, и тем, кем вы будете буквально через тридцать минут. Нить, что парки прядут, нельзя разрывать. Ну так что, по рукам?

— Дайте подумаю. Пока я подумывал, он распахнул дверь и взялся за спинку кресла. Дело в том, что я мыслю объемно, крупно, кусками. Боюсь, что квант моего мышления превышает обычный раз в пятьдесят.

— Ничего, — сказал служащий, выкатывая кресло со мной в коридор.

— Чем крупнее квант, тем быстрее управимся. Знаете — я от вас в восхищении, хотите вы того или нет. Не всякий вот так решится взять и убить мир. Я до сих пор никого не убивал. Случалось заносить кулак, но исключительно для самозащиты.

— А что будет с моим двойником? Мы с ним не передеремся? — забеспокоился я. — Хватит ли счастья на нас двоих?

— Вашему двойнику, а вернее свету его сущности, придется отправиться прямиком сюда. Тем же путем — разъятием на элементы и взаимообменом квантами с вами. Займет ваше место двойник.

— Не очень успешное, правда? — некстати развеселился я.

— При любом госустройстве есть обиженные и опущенные. Кому-то надо и ваше место занять, — сказал служащий. Стараясь сдерживать внешние проявления чувств, но внутренне дрожа и вибрируя, я примечал: коридор с голыми стенами, рядом дверей, лампами под потолком. Решительно никакой дополнительной информации из этого я не извлек. Служащий вкатил меня в лифт, двери его сомкнулись. Сейчас взлетим.

— Пихай, поехали, — сказал я, памятуя летчика-космонавта Гагарина. Однако лифт даже не шелохнулся. Я оглянулся: никого за моей спиной не было. Не было панели с кнопками внутри лифта, да и вообще лишь в силу инерции мышления можно было принять эту камеру или капсулу, а лучше сказать яйцо — за лифт. Я вскочил. Ноги не слушались. Я сел. А через мгновение вспыхнул свет. Я зажмурился, но скорее от неожиданности, чем от яркости. Ибо — что бы я о себе ни мнил — свет был тускловат. В вихре этого света был ряд подвижных картинок: и кельнер, и служащий, череда причин и следствий из них, и это мое приключение, и приквел к нему, каким являлось все мое почти сорокалетнее прошлое. А когда стало можно, и я открыл глаза, то первое, что в них бросилось — это ряд нечетких фигур, частично перекрывавших друг друга. Все это немного напоминало расслоение зрелища, как это бывает после удара по голове или изрядной дозы спиртного. Но несмотря на это, я в ближайших фигурах узнал себя. Значения этому я не придал, полагая, что так и положено при светопортации. Тем более, что зрительные рецепторы скоро пришли в норму, палочки-колбочки адаптировались к свету нового мира, а зрительная кора зафиксировала следующее: потолок, люстра на нем, из окон лился неяркий свет: видимо, было утро. Сомнений в успешности эксперимента у меня не возникло. Я был уверен, что все благополучно сошло. Эта уверенность подогревалась еще и тем, что внутри себя я ощущал чье-то остаточное присутствие.