Владимир Михайлов - Может быть, найдется там десять?

Пока он говорил это, я, пусть и медленно, приближался к нему – не потому, что мне хотелось этого, но лишь по той причине, что моим телом управлял он, а покинуть это тело я сейчас тоже не мог: он блокировал и эти мои возможности. Я был как бы связан по рукам и ногам – не физически, разумеется, – и возможностей у меня было лишь две: подчиняться ему или противиться, тем самым заставляя его применить силу и все равно добиться своего. Я не стал сопротивляться.

– Почтение тебе, Охранитель. [3] О нем – в романе «Наследники Ассарта». Может быть, сейчас ты называешься иначе, но я помню тебя именно таким. Не рассчитывал, признаюсь, встретиться с тобою снова. Однако раз уж тебе такое свидание оказалось нужным, то я готов разговаривать на любые темы. Но ты, конечно, в курсе того, что я знаю немногое, а действовать могу и того меньше. Тем более – оставшись в одиночестве.

– Вот и хорошо, просто прекрасно, – проговорил он, все еще улыбаясь. – Но сперва позволь мне принять некоторые меры предосторожности. Видишь ли, если там, на Ассарте, у меня еще могли быть сомнения в твоих боевых качествах, то теперь они совершенно отпали. Ты весьма опасен, и это не только мое мнение, но и других уважаемых мною Сил. Иначе ведь Ферма не выбрала бы тебя для осуществления своих планов. Не бойся, я не собираюсь расспрашивать тебя о подробностях того, что тебе поручено: это я знаю и без тебя. Так что тут не будет допроса. Только беседа, спокойная и обстоятельная беседа если и не двух равных – ты ведь не станешь говорить или думать, что равен мне, – то во всяком случае двух существ, способных найти общий язык и даже прийти к единому мнению под давлением не силы, но логики и знания.

Он сделал паузу, как бы ожидая ответа, и я не заставил его ждать:

– Условия меня вполне устраивают.

– Вот и чудесно.

Он медленно, но без видимых усилий поднялся с кресла, в котором сидел все это время в позе, приличествующей святейшему главе мирового Храма. Подошел к маленькому круглому столику на тонких изогнутых ножках, на котором находилось лишь одно: в глубокой, изящной вазе (язык не поворачивался назвать это цветочным горшком) – мощный, ветвистый алоэ, не такой, какой растет на подоконниках, но древовидный, называемый двураздельным, с множеством пучков острых листьев. Провел пальцем по одному из них:

– Подойди. Ближе! Я объясню тебе, что сделаю сейчас: пересажу твои тела в это прекрасное растение. Это не помешает нам беседовать, но отнимет у тебя всякую возможность к физическим действиям: это все-таки всего лишь растение. Тебе не приходилось обитать в растениях?

Я смог лишь покачать головой.

– Я дам тебе, – продолжал он так же ровно-доброжелательно, – несколько минут на то, чтобы освоиться в новом организме; как ты увидишь, у него есть свои особенности. А я тем временем решу, что делать с твоим телом, которое сейчас освободится. Нет-нет, я не собираюсь уничтожать его в надежде, что ты еще сможешь воспользоваться им, если мы договоримся, разумеется.

Я попытался воспользоваться единственным пришедшим мне на ум возражением:

– Боюсь, что в таком случае у нас не получится полноценной беседы: лишишь меня и слов, и жестов – всего…

– Не бойся, – усмехнулся он. – Я пойму тебя, ты – меня, а каким будет механизм этого понимания – разве это важно? Да, собственно, я ведь не спрашиваю твоего согласия. Тут условия определяю я, так что не старайся думать о несбыточном, не будем попусту терять время.

– Будь по-твоему. – Мне не осталось ничего другого, как согласиться.

Это, в общем, безболезненно – когда вас насильно пересаживают в другое тело. Не больно, но, во всяком, случае непривычно. В частности, для меня: не помню, чтобы мне приходилось когда-нибудь существовать в растении – хотя, возможно, в былых жизнях такое происходило не раз. Нам, как правило, не сохраняют памяти о предыдущих воплощениях, пока мы пребываем в том из них, которое считаем единственным и настоящим. Наверное, это правильно, иначе жизнь, и так зачастую достаточно сложная, стала бы и вовсе непонятной для нас.

Так что в организме колючего дерева мне пришлось осваиваться заново, как говорится – читать с листа. И, откровенно говоря, я чувствовал себя, особенно в первые минуты, очень неуверенно, казался себе совершенно беспомощным, так что рукой подать было до полного отчаяния, до погружения в анализ собственных ошибок и промахов, до сознания неудавшейся жизни, которую вряд ли есть смысл продолжать, лучше уж прервать ее – и ждать нового воплощения, рассчитывая на более удачный вариант. Хотя предыдущий был не так уж плох, успел подумать я, видя, как обмякло на полу мое тело, в котором я еще только что находился и не ждал, совершенно не ждал, что так скоро придется вновь его покинуть.