Владимир Михайлов - Может быть, найдется там десять?

Что я могу сделать, чем воспользоваться? У меня есть самое малое одно преимущество. Заключается оно в том, что не только я испытываю неудобства, «комплекс новосела», как мы это называем. Мой оппонент, несомненно, страдает тем же самым. Зато то тело, в котором сейчас обитает он, я знаю на порядки лучше, чем он, знаю все его плюсы и минусы, силы и слабости, все его привычки, влечения, желания, причуды, как говорится – прыжки и гримасы. И непростительным будет, если я сейчас не воспользуюсь этим преимуществом.

Использовать его было бы элементарной задачей, обладай я сейчас каналом связи с моим телом. А поскольку его сию минуту не существовало, вернее, им распоряжался нынешний насельник моего тела, следовало найти иной способ контакта, проложить обходной путь к моей оболочке, к возможности распоряжаться ею. Есть такой путь?

Мой оппонент этого не знает. А я – да. Сейчас я сыграю на слабостях моего тела. Точнее, на одной слабости, которую в свое время мне удалось взять под контроль и подавить, вывести из употребления, но которая тем не менее в физическом теле продолжала существовать и при подходящих условиях готова была вырваться наружу. Да, я ее сейчас использую, а мой «хозяин» в этом мне поможет.

При одном условии, конечно. Если вселенный в мое тело член той шестерки соответствует сведениям о таких группах, какие я в свое время почерпнул все на той же Ферме. Сейчас главным из этих сведений было: эти служители Холода являются – во всяком случае, процентов девяносто из них – космитами. То есть людьми, в свое время уже умершими. Как наш Никодим. Эти люди, при многих данных им возможностях, каких нет у нас, планетаров, кое-что и теряют. Не могут, возникая в нормальных планетарных условиях, совершать определенные действия. И в частности…

Я позволил вице-провектору обрести некоторую степень свободы, при которой он смог бы выполнить мое желание. И он начал действовать немедленно. Встал, слегка потянулся, вышел из-за стола, подошел к занимавшему всю заднюю стену кабинета шкафу – или, как у нас в свое время говорили, «стенке», – отворил одну из многочисленных дверец, открывая взглядам весьма, весьма хорошо укомплектованный бар. Извлек очень представительную на вид бутылку. Два широких бокала. Налил в один – немного, пальца на два, как я ему и велел. Похоже было, что вице-провектор делал это с искренним удовольствием, действия явно были для него привычными. Подержал бокал в руках, согревая; в кабинете запахло очень приятно – во всяком случае, для любителя. И, не глядя на сидевшего перед столом посетителя, медленно выцедил напиток, позволил языку и деснам, всему вкусовому аппарату, ощутить и оценить полученное и только после этого медленно проглотил, улыбнулся, выражая чувство наслаждения, полузакрыв глаза…

Он – то есть и я – стоял к моему телу боком, так что посетитель видел все действия хозяина кабинета с начала до конца, я же мог, не поворачивая головы, наблюдать за лицом – за моим собственным лицом, отданным другому во временное пользование.

В моих расчетах, по-моему, уязвимых мест не должно было быть. Обоняние, вкус – все это оставалось при плоти с низшими из тонких тел даже на время отсутствия верхнего пакета, то есть души. И запах был уловлен и совершенно точно определен, зрение не упустило ничего, проследило за всем процессом от доставания бутылки до заключительной улыбки, а органы вкуса извлекли из памяти имевшиеся там воспоминания; рот наполнился слюной, которую моему захватчику пришлось проглотить…

Именно это было тем мгновением, когда я – то есть вице – повернулся к гостю, лицом выражая некоторую растерянность:

– Ох, извините великодушно! Так задумался, что… Но я немедленно исправлюсь!

И тут же вице повторил процесс наполнения бокалов – на сей раз обоих, и не на два пальца, а по меньшей мере на две трети. Подошел и протянул одно из хрустальных полушарий сидевшему:

– За нашу договоренность!

Было очень интересно наблюдать за последовавшим. За тем, как тело, уже полностью оценившее обстановку, просто-таки рванулось навстречу. И как чужие тонкие тела попытались было удержать его. Легче мальчику укротить рвущегося на свободу дикого жеребца – именно такое сравнение возникло у меня в тот миг. Сделав вид, что ничего не замечаю, я в облике вице-провектора вернулся к откинутой пластине бара, взял свой бокал, приветственно поднял и поднес к губам. Этого оказалось достаточно.

Бывшая моя рука ухватила бокал с такой быстротой и столь твердой хваткой, что попытайся в это мгновение помешать телу даже я сам, вряд ли что-нибудь получилось бы. Рот распахнулся, рука, слегка подрагивая, поднесла бокал к губам – опрокинула (Господи, тело мое, ты совсем разучилось вести себя! Ну кто же хлещет благородный напиток, словно сивуху, да и то паленую?!) и, не задерживая во рту, затаив дыхание, тело проглотило все до капли. Послышался глубочайший вздох, выражающий полное умиротворение, глаза от наслаждения закрылись – но лишь на миг, чтобы сразу же устремить их взгляд на меня.