Борис Лапин - Рукопожатие

— Верно, — вспомнил Кочин. — Я заметил.

— Заметили? Во время сеанса?

— Да, несколько раз что-то случалось… будто рвалась лента в кино.

Вадим Петрович задумчиво покачал головой, зачем-то тронул полусферы антенн — и рассмеялся.

— Трамвай? Ну конечно, трамвай скрипел на повороте! Значит, он отвлек мои мысли, только и всего. Нечто вроде короткого замыкания.

— Скажите, — спросил Кочин, — что это за гениальный роман? Я понимаю, все это из будущего… Но на самом деле?

— Роман? — изумился Вадим Петрович. — Это не роман. Это я вспоминал свою жизнь.

— Вы?.. Свою жизнь!?

— Разумеется. А разве похоже на роман?

— Странно, странно! Но почему же я не мог включиться в начало романа, а потом ни с того ни с сего включился в середину?

Наивность Кочина рассмешила Вадима Петровича:

— Голубчик мой! Это типичнейшая ошибка восприятия. Ведь вы сидели не в зеленом зале, а здесь в моей комнате.

— Ну и что же?

— А то, что я должен был показать вам сначала сам вечер — и я думал о вечере. А уж потом стал вспоминать свою жизнь. Не мог же я вызвать в своем представлении и то, и другое разом!

— Вы специально занимаетесь этим… искусством будущего?

— Ну нет, я занимаюсь тем, что на языке быта можно назвать непосредственной передачей мысли.

— И вы знаете, в чем суть передачи мысли? Физическая суть?

— Не знаю. Но это отнюдь не мешает мне экспериментировать. Пользовались же древние моряки компасом, не зная физической сути магнетизма. А здесь главное — психологический контакт, так сказать, настройка.

— И последний вопрос. Искусство будущего… вы думали о нем раньше?

— Представьте себе, никогда. Только сегодня, на вечере в Политехническом, вспомнились мне слова Ленина о том, что искусство должно принадлежать народу. Вот я и проимпровизировал один из возможных вариантов. Спорно? Согласен. Но я же не теоретик искусства, а всего-навсего психолог, да и то самоучка. А вы… вы знаете, кто вы?

— Дилетант?

— Те-ле-пат! Да еще какой телепат! Я сразу понял это, едва вы приняли мою мысль о дилетантстве. Скажите, Володя… Можно мне вас так?.. А прежде бывали у вас подобные случаи?

Кочин задумался. То, что произошло с ним сегодня, было, конечно, изумительно и неповторимо. Но и раньше…

Это случилось первого сентября 1943 года. Он только что прибежал из школы, взбудораженный, переполненный впечатлениями, швырнул портфель на стол, торопясь скорее рассказать обо всем матери… А она сидела как неживая, будто только ее тело находилось здесь, глаза ничего не видели, и руки безжизненно повисли. Он бросился к ней.

— Мам, что с тобой?

Она долго, издалека возвращалась в себя. Потом прижала к груди его голову и сквозь вздымающиеся рыдания прошептала:

— Папку… убили… на войне…

Он только что встретил на улице почтальоншу и потому спросил, холодея:

— Что, похоронная? — В те времена любой шкет знал это страшное слово.

Закрыв лицо натруженными, всегда шершавыми руками, мать покачала головой.

— Нет, Вовка, сама видела… Он звал меня. На пригорке лежал, лицом к солнышку, и звал… Родименький!.. — и она упала лицом в подушку.

Вовка расстроился, хоть ничего и не понял. Может, это она во сне? Или предчувствия какие? Но он уже твердо усвоил, что никаких предчувствий, вещих снов и всего прочего такого не существует, как не существует бога и черта.

Похоронная пришла в октябре. А вслед за ней пришло письмо от фронтового товарища отца, в котором было написано, что отца тяжело ранило в бою, умер он на руках друзей и все звал перед смертью Нюру. Письмо было датировано первым сентябрем, а пришло только в октябре. В те времена почта работала плохо.

…Он шел с лекций по зимней Москве, ветер сыпал мокрым снегом, под ногами чавкала серая снежная кашица. И вдруг ни с того ни с сего он увидел мать. Она лежала на старой деревянной кровати, откинув голову, и тихо стонала, а вокруг испуганно суетились белые халаты. Не раздумывая, он повернул и побежал обратно в университет. За полчаса ему удалось наскрести на авиабилет — благо, стипендию давали недавно. Он схватил такси, по пути во Внуково заскочил в общежитие на Стромынку, взял чемоданчик и телеграмму-молнию, подсунутую под дверь. И только в самолете дошло до него, что телеграмму-то он так и не прочел.

К счастью, тогда все обошлось, мать поправилась, а умерла она позднее, в больнице, под наркозом, прежде на многое успев раскрыть ему глаза. Он узнал, что и сама мать, и ее отец, и бабка по отцу — все обладали этим свойством, которое в глухом уральском городке даже и назвать не знали как, а потому называли просто «предчувствием», что проявляется это свойство не всегда, только в самые напряженные моменты жизни, что расстояние здесь ни при чем и что многие люди, хотя и не в такой степени, обладают этим свойством, но пользоваться им по своему усмотрению не может никто.