Андрей Мартьянов - Большая охота

Толстяк и в самом деле демонстративно отступил на пару шагов, чинно сложил руки на обширном чреве и неуловимо быстро зашевелил короткими толстыми пальцами, словно вяжущая женщина – спицами.

– Ты не можешь причинить им вреда, – короткая тень Лоррейна внезапно вытянулась, оторвалась от земли, наливаясь серебристым сиянием. – Никто из нас не имеет права напрямую вмешиваться в дела смертных.

– Обычно – да, – оскалился мэтр. – Но в чрезвычайных обстоятельствах допустимы чрезвычайные меры. Ты зашел слишком далеко, а на всякое действие отыщется равное противодействие. Как полагаешь, сможет мальчишка переписать Реннский Апокриф, ежели его хватит удар? Прямо сейчас?

– Что ж, ты сказал, – серебряный призрак, отчасти сходный обликом с Лоррейном, сделал осторожный шаг вперед. – Мальчик закончит начатое. Ты ему не помешаешь.

– Посмотрим-посмотрим, – ухмыльнулся мэтр Калькодис. – Смотри, не жалуйся потом, что тебя не предупреждали.

Выпад толстяка был быстр и стремителен. Тонкая, нестерпимо алая лента с раззявленной змеиной пастью вылетела из раскрытой ладони, устремившись к склонившемуся над раскрытой книгой человеку… и бессильно грянула в полупрозрачный щит, мгновенно прикрывший жертву. Обиженно зашипев, змея осыпалась пригоршней тусклых огоньков. В маленьких прищуренных глазках мэтра Калькодиса блеснула дикая, высочайшей пробы ненависть.

Атака – защита. Удар – блок. Рассекшая воздух огненная плеть обмоталась вокруг гибкого, песочного цвета шеста и сползла вниз кучкой бесполезных обрывков. Копья и мечи не могли одолеть поднимающихся перед ними щитов и стен. Выползающие из мрака чудовища слепли от мгновенных вспышек радужного сияния. А перо в руках Франческо все скользило по пергаменту, вычеркивая прежние строки и вписывая новые. Он не видел битвы, разворачивающейся над его головой, не слышал рева и треска, не слышал тончайшего звона раскачивающихся Сфер. Он только знал, что совершает нужное дело, и совершает его хорошо. Сперва его отвлекал налетающий порывами холодный ветер, но, увлекшись, Франческо перестал обращать на него внимание. Исподволь, незаметно к нему вновь пришла Сила, что позволила узнать в невзрачной деревянной чашке Священный Грааль, и которая теперь направляла его руку. Сила, могучая и неодолимая, как течение стремящейся к морю Роны, размывающая любые препоны.

Количество страниц, исправленных и переложенных слева направо, постепенно росло. Три десятка последних листов, не вклеенных, но аккуратно вшитых тонкой нитью, занимало подробнейшее генеалогическое древо – составляемое, должно быть. на протяжении нескольких десятилетий. В самом его конце молодой человек наткнулся на знакомые имена. Бертран, родившийся в 1140 году от Рождества Христова, февраля четвертого дня… Сын его Тьерри-Симон-Чезаре… Дочь его Терезия-Бланка-Маргарита-Катрин, рожденная в 1174 году от Пришествия Спасителя, августа месяца 15 дня… И пустые страницы, ожидающие, когда усердный писец заполнит их новыми именами.

– Всё, – удивленно сообщил молодой человек, когда пальцы ощутили не пергамент, но твердую, обтянутую потрескавшейся кожей обложку. Столь верно послужившее перо растаяло в воздухе, собиравшиеся грозовые тучи уплыли в сторону побережья, ветер перестал раскачивать тревожно шелестящие камыши. Попутчики таращились на мессира Бернардоне с одинаковым выражением лиц – растерянным и недоверчивым. Все трое, за исключением Лоррейна. Бродячий певец с отсутствующим видом смотрел куда-то за реку, смахивая, как это с ним порой случалось, на человека, заснувшего с открытыми глазами. Серебряная тень подкралась к его ногам и потемнела, оборачиваясь привычным пятном мрака.

– Ну, я тебе это припомню… Пожалеешь еще, век горевать будешь…

Мэтр Калькодис, незримо стоявший шагах в пяти от костра, коротко ругнулся сквозь зубы и зашагал прочь. Лоррейн с видимым усилием повернул голову, глянув вслед уходящему протинику. Против ожидания, лицо бродяги не выражало ни торжества, ни превосходства – только спокойное сожаление и пожалуй… пожалуй, сочувствие.

Серенькое осеннее утро разливалось над просторами Камарга, а сидевший на моховой кочке человек всерьез размышлял, не покончить ли ему с собой. Правда, под рукой не имелось ни толстой осиновой ветви, ни дубовой стрехи. Но разве такие мелочи в силах помешать тому, кто изо всех сил стремится к намеченной цели?

Шевалье Ральф Джейль хотел умереть – ибо жить ему было незачем.