Колин Уилсон - Маг

– Как ты думаешь, кого-нибудь из них можно спасти?

Ответный импульс Дравига в человечьем обиходе соответствовал пожиманию плечами.

Помещение было по сути голым бетонным бункером, пустым, если не считать нескольких ящиков, сваленных в самом дальнем углу. Людские тела висели примерно в паре метров над головами. Каждое окутывала полупрозрачная кисея, удивительно нежная; волокна гораздо тоньше, чем у обычной паутины. Когда глаза привыкли к тусклому освещению, под кисеей стали различаться лица – у одного, заметно, даже открыты глаза.

– Вон тот, судя по всему, ребенок, – указал Симеон.

Тело, висящее в самом отдалении, находилось на высоте около полутора метров; сквозь тонкую кисею, капюшоном покрывающую лицо, виднелись темные кудрявые волосы. Мысль, пришедшую в голову Найду, вслух высказал Симеон.

– Это не тот ли самый брат твоей кухарки, как там ее?

– Нира. Может, и да. Его никак нельзя срезать? – спросил Найл у Дравига.

Паук вздыбился на стену и протянул вверх передние лапы, одной из них придерживая тело, а другой обрывая волокно, на котором оно болталось. Упавший кокон он аккуратно подхватил в средние лапы. Найл принял от него тело, липкая кисея приставала к пальцам и тунике. Ребенка он вынес на свет и аккуратно опустил на пол. Покрывающая лицо кисея напоминала липкую прорезиненную ткань, и не давалась попыткам ее разорвать. Найл позаимствовал у Сидонии тесак с острым как бритва лезвием и оттянув кисею так, что открылось лицо, затем аккуратно распорол липкие волокна. Лицо было мертвенно бледным, без признаков дыхания. Но когда Симеон содрал тенета, покрывающие руку, Дравиг протянул среднюю лапу к груди ребенка и сказал: «Он жив». Через минуту Симеон поместил большой палец ребенку на запястье и сказал, что прослушивается слабый пульс. Найл положил руку на холодный лоб.

– Есть какой-нибудь способ его оживить? Симеон покачал головой:

– Не знаю. Если это яд, парализующий центральную нервную систему, дело может быть непоправимо. Вон тот, похоже, уже мертв, – он у казал на лицо, заострившееся как череп.

– Это в самом деле так? – спросил Найл у Дравига. Дравиг вздыбился, вытянув средние лапы в сторону покачивающегося тела.

– Нет. Он жив. Здесь живы все, только одна женщина на дальнем конце близка к смерти.

Сидония всполошила их, выкрикнув:

– Вон тот повел глазами!

Она стояла под коконом, свисающим с середины балки, где падающий из двери свет делал видимость более отчетливой. Кокон был невелик – в нем находился какой-нибудь рослый ребенок или подросток. Глаза за покрывающей лицо кисеей были закрыты. Найл внимательно вгляделся, но не смог уловить признаков дыхания.

– Тебе не померещилось?

– Откуда! У него дрогнули ресницы.

Найл обратился к телу, покачивающемуся над головой.

– Если ты меня слышишь, постарайся приоткрыть глаза.

Ничего не произошло. Найл повторил еще раз, медленнее и громче. И вот после долгой паузы ресницы дрогнули – слабо, но явно.

– Я же сказала, он живой, – произнесла Сидония.

– Это не «он», – поправил Дравиг, – это женская особь.

С той стороны бункера донесся взволнованный возглас Симеона. Он разглядывал ящики, сваленные в дальнем конце.

– Что там?

– Опечатано, и стоит гриф, что здесь больничный инвентарь. А ну, дайте сюда тесак, попробую снять крышку.

При взгляде на ребенка, лежащего на бетонном полу, затылок Найлу пронзила острая боль, давая понять, что медальон висит на шее уже слишком долго; Найл снял его и кинул в карман. Облегчение наступило такое, что голова закружилась; он уж забыл, что медальон потребляет столько энергии. В глазах на мгновенье потемнело, а в ушах грянул звон. Найла качнуло; чтобы не упасть, он опустился на корточки, придерживаясь обеими руками за пол.

Через несколько секунд темнота развеялась, и стало видно лицо ребенка. А затем, совершенно внезапно, Найл опешил от пробравшего озноба. Все равно что броситься на дно какого-нибудь ледяного омута, куда никогда не проникает свет. Одновременно начала возвращаться изнуряющая тошнота – как вчера, когда столкнулся с убийцей Скорбо. Возникло странное ощущение, что произошло что-то нехорошее. Найл тревожно вскинулся и с облегчением увидел, что все вокруг по-прежнему: Симеон с Сидонией сообща усердствуют над одним из ящиков, а Дравиг смотрит; было очевидно, что они ничего такого не чувствуют. В проеме открытой двери на фоне вечереющего неба мягкими красками играли цветы – как-то странно, будто сквозь рябь знойного марева. А Найла вдруг начал бить ледяной озноб, такой, что пришлось стиснуть зубы, чтобы не клацали. И еще чувствовалась собственная уязвимость, будто слой кожи удалили, и обнажились все нервные окончания.