Боже! Как же все было вкусно, непривычно и… приятно! Мы выпили весь грог и нисколько не опьянели, съели курицу до последней косточки и пошли на кухню готовить еще. Мы говорили обо всем, смеялись, шутили, подначивали друг друга. Были забыты и «щуп», и телевизор, и Порядок, и Колдун, и само время отдыхало, пушистой кошкой свернувшись в кресле. И когда, наконец, тот странный, сильный жар будто влился в меня, насытив, встрепенув каждую клеточку, каждый нейрон, каждый мускул, я воспринял его, как что-то родное, давно знакомое, необходимое.
«Вторая!..» — гулким эхом отозвалось внутри.
А потом была тишина, ночь и мы…
Дух
Джип взвыл с надрывом и замер у входа на центральную аллею Площади. Собственно, никакой аллеи не было, как не было и сквера. Теперь это была действительно ровная, в полквадратных километра площадка, заполненная ворчащей и пузырящейся, невероятно плотной людской массой.
Жара снова вышла на промысел. Она голодной гиеной перебегала по улицам, обгладывая трусливые хвосты теней. Я распахнул дверцу и сел боком, свесив ноги на мостовую, закурил. Через час, когда солнце сверкающей палицей примется крушить затылки и лысины митингующих и подливать небесного огня в костер страстей на Площади, будет не до курева. Там уж — гляди в оба, готовь браслеты да «крокодиловы слезы»: дерутся здесь — будь здоров! Насмотрелся уже…
— Кто тут сегодня глотки дерет? — лениво спросил капрал, лузгая тыквенные семечки.
— Кажется, «Возрождение»…
— А, националы!..
Новая попытка вспомнить что-либо из «Краткого курса политологии» ни к чему не привела: не понимаю я, чем все эти неформалы отличаются друг от друга — названия однотипные, орут одинаково, и все — о благе народном. Сам черт ногу сломит! А в таком случае, не помешает и послушать — может удастся разобраться?..
— А ну, капрал, давай-ка, отлипай и устанавливай микрофон, а то неслышно ни черта!
— Точно! Аппаратура у них дерьмовая. А чего слушать-то?! — искренне удивился он. — Нам «хрусты» за это не платят. Вот если они морды бить начнут…
Я вдруг озлился: «Недоносок!.. Как в баре надираться — первый, а как дело делать?.. Господи, неужели больше некому служить Порядку, кроме таких подонков?! Что они могут наохранять?.. Не-ет, гаденыш, я тебя заставлю уважать Порядок!..»
Обернувшись к этому увальню в пол-оборота, коротким и резким ударом снизу я отправил всю горсть потных семечек ему в физиономию, дополнив их ощутимым тычком по челюсти. Капрал от неожиданности проглотил скопившуюся во рту шелуху, подавился и, выпучив глаза, вареным раком вывалился наружу.
Я снова повернулся к Площади, затягиваясь кисловатым дымом. Проперхавшись, этот засранец все-таки полез в багажник и, тихо матерясь, в пять минут привинтил и настроил микрофон-пушку, наведя его на трибуну посреди Площади. Я выбросил «бычок» и включил динамик…
— Братья и сестры! — высокий, статный человек, с головой будто облитой серебром, взял в руки микрофон.
Говорил он негромко, но с потрясающей, чеканной дикцией!
— Мы все — одно целое, один народ, один разум. И нас остается все меньше: втрое, чем было полвека назад! И потому я взываю к вам: опомнитесь, оглянитесь в своем справедливом гневе, на кого вы его направляете?.. Почему разучились отличать друзей от врагов?.. Обратитесь друг к другу: где имена наши?.. Прислушайтесь к речи своей: сколько в ней слов родных осталось?.. Всмотритесь в глаза детей ваших: много ли там добра и теплоты, коими славны были предки наши?.. Обернитесь вокруг: где города, дома, память наша?.. Оглянитесь назад: где история наша, книги древние?.. И каждый из вас содрогнется от ужаса и стыда за деяния свои, за слепоту свою. Остановитесь! Я призываю вас к единомыслию. Я призываю вас ко взаимопониманию!
У меня затекла нога от неудобного сидения, но я даже не попытался изменить позу: человек на трибуне задавал вопросы, а я не мог найти на них ответа! Мной овладела все та же странная уверенность, что оратор обращается именно ко мне. Его слова, как пальцы каратеиста, беспощадно и точно били по болевым центрам, парализуя тело, мозг, душу… Я вдруг ясно осознал, что никакая Школа, никакой Устав не помогут на них ответить, спросить тоже не у кого, да и нельзя! А отвечать нужно обязательно: от этого зависит что-то очень важное, как воздух, как свет, как жизнь?.. Но что?!..
— Это же Седой! Язычник! — просипел сзади капрал и испуганно затих.
И в тот же миг я узнал его: первый день, первая встреча в сквере, первый пеленг!.. Колдун!.. Мне стало страшно, как когда-то в далеком детстве: один в комнате и — темнота! Тогда спасало бабушкино верблюжье одеяло, а сейчас?..
Читать дальше