Олег Серёгин - Книга Арджуны

Арджуна стоял и портил стрелы, ибо возымел обыкновение каждой следующей разносить предыдущую надвое.

— Что ты?.. – начал Юдхиштхира.

— Я злюсь, – холоднее гималайского льда объяснил Серебряный. – Одни крушат мебель, другие бьют жен, а я упражняюсь в стрельбе. Мебели у нас все равно нет, жена одна на пятерых, так что тем более делать нечего.

— Прости.

— Да не за что, – сказал Арджуна голосом, от которого завяла вся окрестная трава. – Все делается мистически, как говаривает Бхима.

— Ты прав, – вздохнул Стойкий-в-Битве. – Я болван.

— Ты пришел признаться мне в этом?

— Я ухожу, – смиренно сказал брат.

Глаза Серебряного сверкнули гневным металлом, верхняя губа вздернулась, но он только глухо зарычал и отработанным движением закинул руку за плечо.

Возвращаясь назад, Царь Справедливости смотрел в землю, но того, что стлалось под ноги, не видел и сумел три раза споткнуться о корни.

Внезапно он остановился. Уголки губ дрогнули в улыбке: прямо перед ним тропу пересекало семейство лис. Здесь, подле селения отшельников-санньясинов, покинувших тревоги мира для упражнения в аскезе, жили звери непуганые. Сами аскеты скорее добровольно лишились бы части собственного тела, чем погубили другое существо, а охотники из почтения к ним обходили селение за йоджану. Кроме почтения, охотниками руководило еще и здоровое опасение – вместе с мудростью к отшельникам, умерщвлявшим плоть, приходил тапас, Жар, основа мироздания и величайшая сила. Мало кто не слыхивал историй о том, как огненноглазые риши усмиряли дерзких богов, и мало кто пожелал бы оказаться на месте злополучного небожителя.

День отшельников уже начался. Скоро тихий лес должен был наполниться эхом монотонной декламации араньяк и упанишад; сейчас старый Шаунака, глава обители, провозглашал гимн Заре, гимн первой Веды, которую и сам Царь Справедливости знал на память.

“Пробуждая мир пурпурными конями, на своей стройной колеснице приближается Ушас. Открывает свой лик, входит, посылая вперед сияние... Последняя из бесчисленных, уже отгоревших, и снова первая – занялась Заря! Вставай! Дыхание, жизнь вновь нас достигли!.. Открылась дорога к Солнцу! Открылся мир, в котором жив человек! Вознося хвалу сияющему утру пением гимна, встает священник-поэт...”

Внимая святой песни-рича, Юдхиштхира медленно набрал в грудь воздуха и так же медленно выдохнул, успокаивая жизненные токи.

Он еще постоял на тропе, прислушиваясь к звукам пробуждающейся обители, подумал и зашагал к ашраму Шаунаки.

“Бесполезны благочестие твое и стойкость в обетах, о благородный, они не спасли от горя тебя, никогда не покидавшего стези справедливости”, – вот что вещал уехавший о полуночи Кришна. Баламут являлся уговаривать сына Ямы-Дхармы забыть о данной родичам клятве и начать искать союзников для неминуемой войны с Кауравами. “Добродетель не ведет к счастью; будь это так, разве повергся бы ты в пучину бед? Веди зломыслие к несчастью, твои недруги, поистине, уже вступали бы в пределы ада, а ты не знал невзгод. Если закосневшие в грехе торжествуют, а добродетельные преданы жалкой участи – значит, нет истины в Ведах...” – огорченно шептала свирель аватара Опекуна Мира; Юдхиштхира сидел, опустив веки, но все равно видел, с какой яростной верой смотрит на возлюбленного Арджуна, готовый в любое мгновение подтвердить: “Да, это так!”

“Напрасной была клятва твоя, напрасен отказ от богатства и царства”, – сочувствовал обездоленному Кришна, нежно бередя раны. И тут уж даже Бхимасена, далекий от возвышенных материй, согласился с мудрым другом: “Имеющий богатство имеет силу, имеющий богатство имеет друзей, имеющий богатство почитается в этом мире, имеющий богатство умен, имеющий богатство могуч, имеющий богатство наделен всеми достоинствами, все желания его исполняются... Не к добродетели, но к счастью стремится все живое, все живые существа. И я думаю, ее не существует вовсе”.

Царь Справедливости моргнул.

“Но если добродетель и существует – значит, она жалка и бессильна, и только в силе отважных находит опору, – добавил флейтист и одними глазами улыбнулся Арджуне, встретив его навязчивый молитвенный взор. – Если же добродетель столь ничтожна и бессильна сама по себе – значит, следовать ей не должно...”

И вот он уехал – даже не остался до утра, несмотря на уговоры Серебряного, – потому что Юдхиштхира уклончиво, велеречиво и крайне вежливо послал Кришну к его благочестивой матушке.