Олег Серёгин - Книга Арджуны

Достойный сын пищал от счастья, глядя, как великий отец, прикинувшись обезьяной, пробует на зуб обнаруженных блох.

Вандинов поблизости не ходило, а значит, и бояться было некого.

Не все считают, что великому герою можно иногда подурачиться, забавляя сына.

Храбрец уже икал, глядя на то, какие рожи корчит его самый замечательный на свете папа, а уж когда папа взялся его щекотать, вовсе оглох от собственного заливистого визга... он был бесконечно и безоглядно счастлив, и все на свете радовалось вместе с ним.

А потом в их дружный смех влился третьим негромкий свирельный голос.

Отец поднял голову. Абхиманью тоже обернулся, и мордашка его стала не по-детски замкнутой. Тот, третий, возвышался над ними, блистая нечеловеческой красотой; руки-лучи Сурьи били наотмашь, но от тени, упавшей на траву, повеяло ознобным холодом. Родной дядя Храбреца по матери улыбнулся одними губами и певуче сказал несколько слов, которых Абхиманью не разобрал.

Арджуна встал и чужим голосом велел: “Продолжай упражняться”. Потом повернулся и вместе с дядей пошел к дворцовым строениям, подобным россыпи жемчужин в траве.

Абхиманью смотрел им вслед.

Дядя сказал:

— Нельзя так сильно любить своих детей.

И папа ответил:

— Из него вырастет хороший воин.

— Люди теряют голову, когда дело касается их детей, – дядя пожал плечами, – а ведь это всего лишь побочные продукты тела...

Храбрец не до конца понимал, о чем они говорят, но слова падали потухшими угольями, от них трава жухла, птенцы высыхали в яйцах...

Он испугался.

...и с пронзительной ясностью ощутил, что в руках у него лук, за спиной – колчан, а в животе огненным нарывом вспухает ярость – страшная, взрослая, боевая ярость, достойная Серебряного Арджуны!

Дядя, словно почувствовав ненавидящий взгляд, впившийся ему между лопаток, обернулся через плечо. Сверкнул улыбкой, и тело Абхиманью вдруг стало войлочным, а голова – пустой и легкой.

Они уходили: огромные ростом, могучие и прекрасные.

Ребенок смотрел им вслед.

Ваю-Ветер шевелил ему волосы, горячие пальцы Солнца пятнали плечи ожогами, но малыш не двигался и ничего не думал.

Вообще.

Он бы так и стоял до вечера, но поблизости беззвучными шагами прошелся охотник на кобр; обернулся, подумал, и тень снова подползла к Абхиманью. Странное дело – на этот раз она была теплой.

— Привет, детеныш! – сказал старший из дядь-близнецов.

— Привет... – угрюмо сказал Храбрец. Глаза малыша предательски блестели.

— Чего глаза на мокром месте? – Накула присел на корточки. – Папу твоего увели?

— Угу...

— Слушай внимательно, – строго сказал Мангуст. – Папу твоего заколдовали. И только ты можешь его расколдовать.

— Как?

— Вот слушай. Для этого: возьмешь кошку. Привяжешь ей к хвосту погремушку. И ночью...

— Но-но! – одернул второй дядя-близнец, возникнув, казалось, из ниоткуда; хотя гуляй Богоравный в одиночестве, было б куда удивительней. – Ты все шутишь, а ребенку может боком выйти... Эй, детеныш! Тебе папа сказал упражняться? Вот и давай.

И они тоже ушли.

Абхиманью долго стоял и силился заплакать, но не мог.

Зато потом, тычась лицом в теплые мамины колени, он отревелся по полной. “Нельзя, – повторял он, захлебываясь. – Нельзя!”

Мама гладила его по черным кудряшкам и вздыхала. Глаза ее были закрыты, как будто она спала.

Потом на минутку заглянула другая мама, скрылась и вернулась с удивительным деревянным слоном, который умел трубить, если его дергали за хвост.

Храбрец слона взял, порассудил и реветь перестал. Обе мамы перевели дух, сообща выгнали его со слоном за двери и стали разговаривать.

Мама-Счастливица пересказала маме-Статуэтке все, что, всхлипывая, мямлил Абхиманью, и добавила: “Конечно, у него с двенадцати лет дети, он их в лицо не помнит...”

“Не могу поверить, что Серебряный...”

“Серебряный для него живым на костер... Глупа я, верно, – проговорила женщина, нареченная при рождении Счастливой, потому что у нее был брат, – ведь я когда-то думала, что он действительно меня любит”.

“Он тебя любит”, – через силу сказала Статуэтка.

“Он женился на мне потому, что не мог жениться на нем”, – ответила мама, и слова ее были полны яда калакутты.

Мамы долго вместе ругались и плакали, а потом решили, что в отношении того, кого их мужу следовало бы любить поменьше и пореже, у них свое, особое мнение.

Храбрец вздохнул и дернул слона за хвост.

Истязаемый слон истошно затрубил.