Владимир Михайлов - Дверь с той стороны

– Я и так верю, – пробормотал физик.

В конце концов все они могли идти к чертям – разве ему больше всех нужно? У него есть Зоя…

Наверное, ему все-таки было нужно больше всех; поэтому он направился не к Зое, а к писателю.

– Что с вами стряслось? – удивился Истомин.

– Да так… мелкие разочарования.

– Пооткровенничайте, полегчает.

Он слушал увлеченно, и, кажется, переживал все, что говорил физик, и видел, как это должно произойти.

– Ну? – спросил Карачаров, закончив.

– По-моему, блестяще.

– Смеетесь?

– Давно отвык. Нет, правда: то, что нужно.

– Увы, – сказал физик. – Остальные придерживаются иного мнения.

– Естественно, – сказал писатель, – они этого не увидели. У вас, друг мой, есть один недостаток: вы слишком верите во всемогущество вашего математического аппарата и полагаете, что если сколько-то там раз употребили свои символы и степени, то этим все сказали. А на деле не сказали ничего – вам нужен переводчик. Хотя одно дело вам удалось сделать: вы почти заставили меня поверить, что и техника – не лишняя вещь в жизни.

Он усмехнулся; было видно, что разговор на эту тему ему нравится.

– Вы, друг мой, как литература: если человек не владеет данным языком, самый гениальный роман для него – просто пачка бумаги. А я в этой параллели – живопись: она одна для всех.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказал физик нетерпеливо. – Что толку в этих рассуждениях?

Истомин прищурился.

– Дайте мне время до обеда – и увидите.

Карачаров почувствовал вдруг неожиданное облегчение, словно бы ответственность за бредовую идею перевалилась с его плеч на сутулую спину писателя.

– Ладно, – сказал он. – Дам. В конце концов мы – две стороны одной медали, и что не удалось одному, то, может быть, получится у двоих.

– Наконец-то вы стали мыслить разумно, – сказал писатель рассеянно; он глядел уже куда-то сквозь физика, рука его наткнулась на диктограф, подтянула его поближе, сняла микрофон. – Ну, идите, – сказал он. – Теперь не мешайте мне. Это вам не математика, тут счет идет на секунды.

…Они почти не изменились; стали, может быть, стройнее и одухотвореннее но в каждом можно было найти какие-то черты, характерные и для их далеких предков, родоначальников, зачинателей эры Кита: и рост Лугового, и широкую кость физика, и огромные глаза Зои, и мягкость движений Милы, и смуглоту Веры, и резкие черты Нарева, и проницательный взгляд администратора – людей, давно исчезнувших с лица Кита. С тех пор сменились поколения; умирая, они уходили в круговорот веществ, и атомы, из которых они состояли, продолжали теперь жить в телах тех, кому предстояло сейчас начать новую эру – эру Большого Кита, эру открытого человечества.

Старый «Кит», бесконечно изношенный и залатанный, до того древний, что казалось непонятным, как он мог просуществовать в пространстве столько времени, лежал на орбите вокруг Большого Кита – планеты более ста километров в диаметре, чья площадь не превышала двух с половиной тысяч квадратных километров. Но это был необозримый простор по сравнению с замкнутым объемом корабля, где счет шел на квадратные метры. Старый «Кит», пережив многих и многих, все-таки дождался этого дня.

Планета голубела невдалеке. Маленькое, близкое солнце, зажженное несколько лет назад и успевшее теперь прогреть планету и подготовить ее для прибытия людей, находилось сейчас по ту сторону небесного тела, но вскоре должно было уже показаться над невысокой атмосферой; лучи его, преломляясь в воздухе, уже достигали взглядов людей, столпившихся в центральном посту корабля и в обсерватории.

Планета была дочерью корабля. Создаваемая в течение многих столетий при помощи неустанной работы по синтезу антивещества, она казалась сперва беспочвенной мечтой, но потом стала возникать за бортом, на расстоянии ста пятидесяти километров, и было интересно проследить по записям, как менялись их взаимные орбиты по мере увеличения массы планеты. Пространство было спокойным, ничто не грозило разлучить их – за исключением одного случая, когда пустота стала волноваться, словно океан, и пришлось приложить немало усилий и показать высокое искусство манипулирования гравигенами, чтобы не позволить стихии разрушить эту систему. Это было давно, когда сквозь рыхлое вещество планетки можно было еще заметить конструкции гравигена, который послужил ядром нового небесного тела. Люди преодолели угрозу, и с тех пор планета росла без помех. Чем дальше, тем медленнее росли ее видимые размеры, пришлось уже не десять и не двадцать раз менять рабочие части синтезаторов, гравиген в центре планеты в конце концов остановился от старости, но это произошло, когда планета успела стать центром ощутимой гравитации и новые частички антивещества не имели иного пути, как осесть на ее поверхность. Они оседали, и планета росла.