Александр Плонский: Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)

Стыд растворил в себе его детскую любовь. Уже пожилым человеком, взяв в руки чудом сохранившийся снимок, он всякий раз заново ощущал это чувство всепроникающего стыда…

Старый увядший снимок. Он и она. Жених и невеста. Держатся за руки. Крепко-крепко, на всю жизнь. Смотрят исподлобья. Наверное, именно так нужно смотреть в будущее.

Любовь и позор под вензелем уже не существующего ателье…

— Я люблю тебя, милый — сказала ему она. — Но выйду замуж за другого. Мне надо устроить свою жизнь.

Сказала и выбежала из вагона метро. Двери захлопнулись. Через приспущенное стекло она успела бросить ему яблоко. Оно было отравленное, жгло душу ядом любви и ревности. Нужно было тотчас швырнуть его обратно, как на фронте ловили на лету и молниеносно, бумерангом, возвращали врагу гранату. Но он не успел. Граната взорвалась.

Ехали в театр. Доехал он один. Шла модная в те послевоенные годы «Мариэтта» — легкая, задорная оперетка. Все смеялись до слез. Он ничего не видел сквозь слезы.

Домой возвращался ночью. Дождь. Черное блестящее шоссе. Слева расплывчатые огни автомобильных фар.

«Будь, что будет!» — шальная мысль.

Странное ледяное спокойствие. Шаги наперерез приближающимся фарам. Мягкий удар. И даже не удар, а толчок, словно пуховой подушкой. Он отлетает на несколько метров. Полет плавный, замедленный. Приподнимается на коленях. Новый толчок.

Залитый дождем кювет. Рядом на боку «Победа». С трудом выбирается водитель. Прихрамывая, бежит к нему.

Он втягивает голову в плечи, ожидая пощечины, брани. И слышит:

— Да как же так… Дорогой человек, у тебя же все косточки переломаны, а ты стоишь! Присядь, я сейчас. Только выберусь, и сразу в больницу. Потерпи!

Бочком, бочком, и домой. Мокрый до нитки, вывалянный в грязи. Дома слезы матери, охи, ахи…

И ни единого синяка, ни крошечной царапины…

Однажды, уже под тридцать, ему посчастливилось сделать открытие. Он поделился им с лучшим другом.

— Надо застолбить, — сказал лучший друг. — Напишем статью, пошлем в журнал.

Статью подписали в алфавитном порядке. Фамилия лучшего друга возглавляла алфавит, его собственная — замыкала. Друзья нередко бывают хоть в чем-то полярно противоположны.

Статью напечатали. Но почему-то под одной фамилией — на букву А.

— Безобразие, — возмущался лучший друг. — Я этого так не оставлю! Потребую напечатать поправку. Как-никак ты мой соавтор!

Пять лет отняла диссертация. Перед самой защитой пришла поздравительная телеграмма от лучшего друга: тот уже перебрался в столицу. Одновременно в ученый совет, где должна была состояться, но так и не состоялась защита, поступило заявление гражданина А., который обвинил диссертанта Я. в плагиате.

И это было обоснованное обвинение: ведь основополагающее открытие застолбил лучший друг.

Дарский отстегнул датчики и помог Красину снять шлем.

На лбу осталась розовая полоска.

— Какая долгая ночь… — сказал Красин.

— Посмотрите на часы, — предложил Дарский.

— Стоят…

— Прошла минута.

Красин смахнул со лба бисеринки пота.

— Не может быть! — он приложил часы к уху.

— Успокойтесь, Виктор, — мягко проговорил Дарский. — Вы стали очевидцем большого открытия. Оно не укладывается в рамки обычных представлений, из этого надо исходить.

— Поразительно… — прошептал Красин. — Ваше открытие…

— Не мое! — поспешно перебил Дарский. — Яковлева, того человека, чью жизнь вы прожили за минуту. Согласитесь, самая долгая ночь слишком коротка, чтобы вместить человеческую жизнь.

— А минута вместила… Но почему именно я…

— Почему для этого опыта выбрали вас? Ответ прост. Вы человек искусства, с образным, а не понятийным восприятием мира. Подобные мне мыслят формулами, подобные вам — эмоциями.

— Не совсем так… — неуверенно возразил Красин. — Но я понимаю, что вы имеете в виду.

— Нас интересует ваше впечатление. Взгляните на случившееся глазами художника-импрессиониста. Повторяю, мне такой взгляд недоступен. Я не доверяю своему чувственному восприятию, предпочитаю фотоаппарат, способный зафиксировать мельчайшую деталь. Здесь же мозаика мазков, игра света и теней, кажущаяся поспешность, нарочитая небрежность, даже незавершенность. Такова прожитая вами жизнь Яковлева, вернее, ее отображение в вашем мозгу. Она — не фотография, а этюд. Но в отличие от меня вы должны были воспринять ее не фрагментарно, не урывочно, а как нечто цельное.

— Так оно и есть… Хотя, когда вы отключили ваши…