Илья Новак - Никотин

Десадо в упор посмотрел на Чезарио. Чина, теряя хладнокровие под двумя пристальными взглядами, отступил и чуть не свалился в бассейн. Внезапно вернулся его обычный психоз. Он заозирался, морщась и похлопывая себя ладонями по вискам. На Корабле осталось множество клочков его "я", и теперь желание вернуться туда овладело им. Всю жизнь тонкие пласты его личности отслаивались, оставаясь в тех местах, где он пробыл дольше нескольких минут. Иногда - особенно, в то время, когда он творил - ощущение исчезало, и он был счастлив. Творчество словно укрепляло его. Но в те дни, когда он не работал над чем-то новым, пласты отслаивались один за другим. Бывало, он почти видел их: стеклянные маслянистые листья, похожие на капустные, мягкие и нежно-розового цвета. В Западном Сотрудничестве он проезжал несколько станций в струнном вагоне, выходил, оглядывался... на сидении оставались пласты - под удивленными взглядами пассажиров он в последний момент вбегал обратно. Чина вставал со стула, делал два шага, смотрел назад... на стуле лежали пласты - он поспешно возвращался и присаживался опять, чтобы впитать их. Он возвращался к кассам, где покупал билеты на сикорски, выходя из сикорски, поворачивался, спорил с охранником на трапе, бежал к своему месту за якобы забытой вещью... там оставались пласты, и он собирал их. Чина не любил менять место жительства. Всякий раз, переезжая куда-нибудь, он целый месяц боролся с мучительным желанием раз за разом возвращаться на старое место, сплошь усеянное нежно-розовыми клочьями его "я".

- Что ты спрашивал? - прокряхтел Чезарио.

- Зачем оно тебе?

- Действительно, - согласился Десадо. - Я-то хочу разобраться, почему умер Старший. А вы, Чезарио? Почему вы ищите Никотин?

Прижимая ладони к вискам, Чина присел на корточки.

- Потому что там его никто не видит! - выкрикнул он. - К нему нет рамки, понимаете?

- Нет, - сказал Манок.

- Непонятно, - добавил Младший.

Чина зажмурился.

- Я сделал его, чтобы на него смотрели. Оно должно быть где-то... где-то в музее. В частной коллекции. Его должны видеть! Восхищаться моим мастерством, нет, не так. Пусть восхищаются пакетом, даже не зная, кто его создал. Когда его не видят, он не существует. Картина должна быть в рамке. Висеть на видном месте, иначе в ней нет смысла. Рама и место на стене - вот, что делают ее картиной, а не измазанным краской листом...

- Слишком много эмоций на пустом месте, - возразил Десадо. - Любая вещь существует только в восприятии тех, кто... воспринимает ее.

- Нет, не любая. Вот возьмите... - Чина хлопнул ладонью по полу... - кирпич. Обычный кирпич, люди видят его. Но когда он где-то в кладке стены, о нем забывают, никто никогда и не вспоминает о том, что какой-то конкретный кирпич лежит в определенном месте кладки. О нем никто не знает, но он существует, он поддерживает кладку, без него стена может рухнуть. Он существует вне чьего-нибудь восприятия, но следствием его наличия в данном месте в данное время является целостность стены. Кирпич существует в виде своего следствия. Искусство - другое. Когда его не видят, его нет.

Младший скривил губы.

- Ерунда. Если его хоть раз увидели и оно произвело впечатление - значит, тоже стало существовать в виде следствия, в голове того, кто увидел. И потом, что с того, что его кто-то видит? Понимает, какое оно прекрасное... и что? Какая от этого польза?

- Оно помогает примириться с невыносимостью бытия.

Младший пожал плечами.

- Возможно. Во всяком случае, мне Выставка Души помогает. Но все это слишком отстраненно. Вас что и вправду занимают такие вопросы, как сущность искусства? Большинство нормальных людей вообще никогда не задумывается над этим.

- А я задумываюсь постоянно. Мне... мне бывает жалко людей, но искусство способно взволновать меня гораздо сильнее, чем слезы женщины или смерть ребенка... - голос звучал все тише и, наконец, смолк. Чина приоткрыл один глаз, искоса взглянул на Десадо с Манком и выпрямился. Он медленно отнял ладони от висков, к чему-то прислушиваясь. Посмотрел себе под ноги, оглянулся, словно выискивая что-то в воздухе и на поверхности воды в бассейне. По лицу разлилось облегчение.

- Вы проведете нас в клинику? Ты так и не сказал, что хочешь за это.

Цеп с тревогой уставился на Манка.

- Идем, - решил тот. - Вы расскажете про этот пакет. Как он попал туда. Он опасный? Я не понял. Это искусство... если я увижу его, мне станет хорошо? Лучше, чем сейчас? Я никогда не буду голодный? Расскажете все.

Цеп вздохнул. Ему и так было хорошо, он не хотел видеть искусство и не хотел идти.