Александр Бушков - Дождь над океаном (сборник)

— Одно и остается, — сказал Сабуров. — А ты заметил — ведет оно себя так, словно в него сроду не стреляли, не сразу и сообразило, что остерегаться следует. Непуганое…

— Господи ж ты, Боже мой! — взвыл урядник. Его конь всхрапнул и дернулся. — Ну откуда оно на нашу голову взялось, почему непуганое? Не должно его быть, не должно, в мать, в Христа, во всех святителей, вперехлест через тын! Не должно!

— Да ори не ори — а оно есть, — мрачно сказал поручик Сабуров. — И либо мы ему выхлестнем гляделки, либо оно нас, как ту коровенку… Положение хуже губернаторского во всех рассмотрениях. Пешком подходить — не успеем ничего сделать. Верхом — на лошадей надежды мало, не строевые. Чересчур часто его обстреливать — смотришь, поумнеет, раскинет, что к чему… Засада нужна. А каким образом?

Их тревожные мысли нарушил стук копыт, и незадачливые ратоборцы повернули головы. Трое, нахлестывая лошадей, скакали напролом, спрямляя по целине торную изгибавшуюся дорогу, — снова голубые вездесущие мундиры, ярыжки. Но все же это была организованная вооруженная сила, имевшая прямое отношение к властям, сообразил поручик, дал шенкеля своему коньку, вымахнул наперерез, закричал:

— Стойте!

Кони под жандармами взрыли копытами землю, запрокидываясь от резко натянутых поводьев на дыбы. Ствол карабина дернулся было в сторону поручика, но тут же опустился к луке. Поручик усмотрел знакомую щучью харю, и сердце упало, на душе стало серо, мерзко.

— Па-азвольте заметить, что вы, господин поручик, будучи вне строя, тем не менее имеете на поясе револьвер в кобуре, что противоречит уставу, сказал Крестовский, словно бы ничуть не удивившийся неожиданной встрече. А второй револьвер, заткнутый за пояс, и вовсе противоречит всем уставам, к тому же табельным оружием не является. Где ваша фуражка, наконец?

Поручик невольно схватился за голову и фуражки на ней не обнаружил Бог знает, где осталась и когда уронил. Но не время пикироваться. Он заспешил, захлебываясь словами, подъехавший урядник вставлял свое, оба старались говорить убедительно и веско, но чуяли — выходит сумбурно и несерьезно.

— Так, — сказал ротмистр Крестовский. — Как же, уже слышал, слышал, чрезвычайно завлекательные побрехушки… Оставьте, поручик. Все это очередные происки нигилистов, скажу я вам по секрету. Никаких сомнений. Вам сие незнакомо, а мы научены служебным опытом: все эти поджоги, слухи о самозваных царевичах, подложные его величества грамоты, золотыми буквами писанные, теперь вот чудище выдумали… А цель? Вы, молодой человек, не задумались, какая цель преследуется? Посеять панику, дабы взбунтовать народонаселение против властей и государя императора. Позвольте мне, как человеку опытному и облеченному доверием, рассеять ваши заблуждения. Цель одна — мутить народ да изготовлять бомбы. Знаем-с! Все знаем! Кто, что и когда! На сей раз не уйдет!

Он выдернул из-за голенища сапога свернутую карту и с торжеством потряс ею перед носом поручика. Сунул обратно — небрежно, не глядя, поторопился разжать пальцы — и карта, скользнув по безупречно начищенному голенищу, туго облегавшему ногу, упала на землю. Поручик на это не указал — он подумал, что им с Платоном иметь карту местности необходимо, а стрюк перебьется и так — коли ему по службе положено иметь собачий нюх.

Сочтя, очевидно, тему исчерпанной, ротмистр обернулся к своим нижним чинам:

— Галопом марш!

И они тронулись, не обращая внимания на крики поручика с Платоном, забыв недавнюю стычку и ненависть к Щучьей Морде, Сабуров орал благим матом, не боясь, что его примут за умалишенного, и Платон ему вторил иначе нельзя было, на их глазах живые души, хоть и сыскные, да православные, какие-никакие, а соотечественники мчались, не сворачивая, прямехонько к невиданной опасности. В их воплях уже не осталось ничего осмысленного — животные кричали нутром, остерегая соплеменников перед хищником.

Но — бесполезно. Три всадника скакали, не оборачиваясь, и вот уже исчезли за деревьями голубые мундиры, вот уже стук копыт стал глохнуть… и тут окрестности огласились пронзительным воплем, бахнул выстрел, страшно закричала лошадь, донесся крик, уже непонятно, кем исторгнутый, конем или человеком. И наступила тишина.

Они переглянулись и поняли друг друга — никакая сила не заставила бы их сейчас направить коней к тому месту. Платон шевельнул бледными губами:

— Упокой Господи…

Поручик развернул мятую двухверстку — неплохие карты имелись в отдельном корпусе, следовало признать. Даже ручей нанесен, что протекает неподалеку отсюда. Три деревни, проезжий тракт. И верстах в пяти от места их нынешнего нахождения обозначен отдельно стоящий дом, обведенный синим карандашом. Дом у самых болот.