Геннадий Прашкевич - Кот на дереве (сборник)

Что, например, почерпнул бы человек двадцатых годов нашего столетия, найди он на своем столе газету из восьмидесятых?

«Бамако. По сообщениям из Уагадугу декретом главы государства, председателя Национального Совета революции Буркина-Фассо, распущено правительство этой небольшой державы…»

«Рим. В итальянском городе Эриче открылся международный семинар ученых-физиков, посвященный проблемам мира и предотвращения ядерной войны…»

«Женева. В женевском Дворце наций открылась международная встреча правительственных организаций по палестинскому вопросу…»

«Варшава. В польском городе Магнушев состоялась массовая манифестация, посвященная сорокалетию боев на западном берегу Вислы…»

Что поймет в этих сообщениях человек, не переживший вторую мировую войну? Что подумает он о государстве Буркина-Фассо? Как воспримет сам термин — ядерная угроза? Какого мнения станет придерживаться, рассматривая палестинский вопрос?

Нет, я не думал, что, побывав в Будущем, мой друг напишет Библию, но я был уверен, что в Будущем мы все же, несмотря на сомнения новгородца, побываем.

К сожалению, прочесть греческую повесть Ильи Петрова (новгородского) я не успел. Я могу судить о ней только косвенно. Догадываюсь: ее герой, каким бы он ни был вначале (герой, понятно, как и его прототип Эдик Пугаев, путешествовал по Греческому архипелагу), непременно должен был спасти свою душу. Если даже он начал свой путь с мелких спекуляций, увидев лазурные бухты Крита, увидев величественные руины Микен, побродив в тенистой Долине бабочек, густо наполненной нежной дымкой веков, он не мог, конечно, не переродиться, и в родную Березовку он, опять же, привез не иностранные шмотки с этикетками модных фирм, а толстые цветные монографии по истории античного искусства, чтобы долгими летними вечерами на полянке перед деревянным клубом под сытое мычание коров с наслаждением рассказывать оторопевшим землякам об Афродите, Геракле, о первых олимпийцах, о славных битвах и великих крушениях, не забыв и о паскудном Минотавре, немножко похожем на племенного быка.

Я уверен, необыкновенный талант рыжебородого новгородца заставил бы читателей поверить в такое перерождение, и я радовался бы вместе с этими читателями.

Как иначе?

Переродился же человек!

Однако совсем иначе подошел к тому же прототипу мой новосибирский друг.

Верный идеям лаконизма (вспомните Л.Толстого с его знаменитой фразой о доме Облонских, в котором все смешалось, или Д.Вильямсона с его фразой о Солнце, погасшем 4 мая 1999 года), Илья Петров (новосибирский) начал рукопись с емкой фразы: «Эдик Пугаев начинал с деревянной ложки…»

Работая над черновиками, Илья не менял настоящих имен. Это помогало держать в голове жесты, характерные выражения, мимику. Чтобы не исказить суть рукописи, я воспользуюсь тем же приемом.

Итак…

«Эдик Пугаев начинал с деревянной ложки…»

Условно рукопись называлась «Ченч».

Этим словечком в странах Ближнего Востока и Южной Европы называют давным-давно известный натуральный обмен. Отдав деревянную ложку за африканского слона, вы вовсе не совершаете мошенничества. Вы просто производите ченч. Вы просто пользуетесь ситуацией, сложившейся так, что именно в этот момент вашему партнеру нужнее деревянная ложка, а не слон.

Идею ченча Эдик ухватил сразу.

Но Эдик не торопился. Если уж забрался в такую даль, что с палубы не видно не только родной деревни, но даже родных берегов, то этим, конечно, следовало воспользоваться. Не лежать же, как новгородец, в шезлонге, и не бегать вверх-вниз по судну, как новосибирец. Вот ребята с полюса холода были понятны Эдику: рано или поздно в карточной игре кому-то начинает везти.

— Красиво тут, — сказал Эдик, присаживаясь рядом с новгородцем и поглядывая на портовые постройки. — Красиво, а вот не лежит душа.

Судно стояло на рейде Пирея.

— Вон тот домик, — указал Эдик на роскошную виллу, прилепившуюся к зеленому утесу, — он, наверное, принадлежит Онассису. Ему тут, наверное, все принадлежит.

— Нет, эта вилла принадлежит псу грека Пападопулоса, бывшего крупного торговца недвижимостью, — ответил всезнающий новгородец. Он все знал из своих пухлых бедекеров. — Пападопулос, умирая, очень сердился на своих родственников, а потому указал в завещании, что все его имущество должно перейти к любимому псу.

— А что, греческие псы живут долго?

— Не думаю. Однако даже десяток лет такого ожидания может привести в отчаяние самого крепкого грека.