Евгений Дрозд - ТРОГЛОДИТЫ ПЛАТОНА

И чудо свершается. Тяжесть наваливается, давит непереносимо, жутко, а потом начинается отлив, ртуть просачивается сквозь тело и испаряется, становится легко, и мрак рассеивается, и мы стоим, рука в руке, и смотрим друг другу в глаза, еще не смея поверить. И тишина! Какая тишина вокруг!

Никто не орет, не стреляет, не ломает мебель. Все застыли в неподвижности и изумленно смотрят на нас.

Наконец мы нерешительно разнимаем руки, шевелим пальцами, оглядываемся, и все с недоверчивыми лицами подходят к нам, медленными шагами, и мы глядим друг на друга, еще не вполне понимая, что произошло. И с пола встают раненные и убитые и, рукавами вытирая кровь с рубах и жилеток, тоже недоуменно вертят головами и вопросительно глядят на нас.

Учитель снимает и выбрасывает свои очки — они ему не нужны, у него и так хорошее зрение — и хрипло кричит:

— Мы свободны!

И тут до всех нас доходит, что мы действительно свободны и можем делать, что захотим, и незачем нам больше бегать, прыгать и стрелять друг в друга, подчиняясь чьей—то чужой воле, на потеху каким—то невидимым богам.

Кто—то из нас пинает ногой стену салуна, и она исчезает без следа, и солнечный свет заливает разгромленный холл, и солнце весело поблескивает на разбитых бутылках, и от осколков зеркал бегут зайчики, высвечивая темные углы с паутиной и шляпками гвоздей.

И мы все выходим на широкую улицу, на залитые светом просторы, и со всех сторон подходят люди; тут и Коттонфилд со своей компанией — вот они идут, на ходу расстегивая кожаные ремни, отцепляя пояса с кобурами и бросая кольты и карабины на землю. Тут и полковник Бакстер со своей сигарой, и тысячи и тысячи других. Ковбои и фермеры, солдаты в голубых мундирах и краснокожие индейские вожди в перьях и боевой раскраске, за ними идут еще и еще. Лесорубы и моряки, конквистадоры в кирасах и крестоносцы в плащах и кольчугах, римские сенаторы в тогах с пурпурной каймой и зеленые человечки с летающих тарелок, монахи и привидения, мошенники, адвокаты, брачные аферисты и счастливые любовники, Наполеоны, Клеопатры, Тарзаны, роботы, астронавты и пришельцы из иных галактик…

И все мы кричим ура и качаем наших освободителей — безымянного учителя и авантюриста Боба Хаксли — человека мысли и человека действия.

Но вот мы видим, что учитель хочет что—то сказать и тогда кто—то прикатывает большую бочку и ставит ее вверх дном и учитель забирается на бочку и начинает говорить, но проходит еще несколько секунд, прежде чем окончательно смолкает гул толпы и становятся различимыми его слова:

— … нам навязывали эту жизнь. Мы не могли выбирать. Теперь мы можем действовать по своей воле. Осталось только одно. Я часто думал — зачем мы нужны нашим повелителям? И я пришел к выводу, что наши господа, наши боги, эти дивные и свободные существа, обитающие в каких—то лучезарных просторах неведомых нам миров, они в нас нуждаются. Мы, несвободные, нужны им для того, чтобы они могли быть свободными. Так же как господину, чтобы быть господином, нужен раб. Но мы освободились. И если раньше они смотрели на нас и диктовали нам свою волю, то теперь, возможно, мы сможем посмотреть на них и узнать, наконец, кто они такие…

Восторженный рев заглушает его слова. Да! Да! Мы хотим, наконец, увидеть их, нам интересно посмотреть — кто же они такие, эти могущественные, таинственные существа, наши боги и повелители.

— Смотрите, смотрите! — кричит кто—то.

И мы видим, как в утренней небесной синеве бесшумно возникают большие и малые черные прямоугольники с закругленными углами. Одни совсем близко от нас, другие — подальше, третьи кажутся соринками вдалеке. Вскоре все небо усеяно этими черными звездами.

И тогда мы стали подходить к ним поближе, а иные в нетерпении взмывали в воздух, подлетая к тем, что висели над нашими головами.

И мы все разом заглянули в эти темные провалы. И мы наконец увидели своих могучих богов и повелителей, бывших вершителей наших судеб.

Мы глядели на них со всех экранов всех стереовизоров, видеомагнитофонов и стеревизионов. Мы заглянули в темные, маленькие пещерки их квартир и в темные, большие пещеры их кинозалов. Мы созерцали своих богов.

Их вялые, тщедушные тела, отравленные никотином, алкоголем и наркотиками. Их бледные, ничего не выражающие лица. Их пустые глаза, в которых не читалось ни единой мысли.

Сначала как шорох листвы, как ропот ветерка, а после нарастая, как прибой в штормовую погоду и под конец с ревом снежной лавины шарахнулся по долине хохот, эхом отбился от горных склонов и вернулся назад. Мы смотрели с экранов и смеялись.