Евгений Дрозд - ТРОГЛОДИТЫ ПЛАТОНА

Опять это проклятое ощущение, что на меня кто—то смотрит. И снова чувство, что все, что я делаю и вижу, тысячи раз уже было. Может потому, что городишко этой вшивый, ничем не отличается от всех остальных распроклятых городишек среднего Запада?

Солнце в зените жарит вовсю, и небо серое от пыли, так что гор на горизонте почти и не видать, и пустая главная улица — Мейн—стрит — как же ей еще называться? Пост—оффис, трехэтажное здание банка, закрытый магазин скобяных изделий — жара, сьеста. Двухэтажные дома состоятельных граждан — с плоскими крышами, верандами, навесами и деревянными колоннами. Полосатые занавески и горшки с геранью.

Куда я еду? Кто я такой?

Я пытаюсь увидеть себя по стороны. Гнедой мой двухлетка — конь упитанный и холеный, кожа его лоснится и поступь его ровна. И сам я — парень что надо. Под широкополой шляпой смуглое, загорелое лицо с правильными чертами, ровное, пшеничные усы и белозубая улыбка. Нашейный платок, жилетка и клетчатая рубаха, голубые джинсы и кожаные сапоги с роскошными шпорами. Визу себя ясно, как в зеркале, только не помню — когда я последний раз в зеркало гляделся?

Снова пустота в голове и снова проклятая мысль — кто я такой? Что я здесь делаю?

От мыслей таких средство одно — стаканчик доброго ячменного. А как раз передо мной салун вдовы Мак Грири. (Откуда я это знаю? — вывески ведь нет!)

Спешиваюсь. Привязываю гнедого к коновязи. Седло и сбруя на верном моем скакуне — пальчики оближешь, высший класс! А сумка кожаная для провианта, а одеяло, а карабин в длинной кобуре? Не одну сотню долларов все это потянуло.

Кстати, о долларах… Лезу во внутренний карман жилетки, нащупываю тугой бумажник, слышу похрустывание свеженьких кредиток. Этот хруст ни с чем не спутаешь — райская музыка! С баксами, значит, все в порядке…

Кто я?

Состоятельный ковбой? Не то. У ковбоев не ладони, а сплошные мозоли. Мои же руки — гладкие и ухоженные. Владелец богатого ранчо? Тогда зачем у меня на поясе нож и два револьвера?

Я по очереди осматриваю свои пушки. На левом боку висит длинноствольный «кольт». Бьет почти как карабин. Справа — «смит—вессон», поменьше и со спиленной мушкой, чтобы гладко из кобуры выскакивал. Это для ближнего боя. Оружие профессионала. Уже кое—что. Но все равно — пусто в голове.

Нет, надо выпить.

Только вбросил «смитвессон» назад в кобуру, как распахиваются створчатые воротца салуна и является предо мной фигура. Лицо суровое, усы густые, туловище грузное. Десятигалоновая шляпа, на жилетке — звезда. Шериф… Рука на кобуре, взгляд с прищуром.

— Ты вернулся, Боб Хаксли, — говорит шериф голосом гулким с интонациями мужественными.

Щелчком выбрасываю окурок, сплевываю (какой окурок?! Когда это я закурить успел? Ничего не понимаю — провалы в памяти, что ли?).

Отвечаю, слова сквозь зубы процеживаю:

— Да я вернулся, Билл Невада, и чтоб я сдох, если Кантритаунвиллидж—сити не запомнит это день надолго!

— Боб, — говорит шериф, — я не потерплю шума в нашем городе!

— Что ты, — отвечаю, — Билл! Никакого шума. Просто один маленький старый должок. Ничего больше…

Такой вот скупой, мужской разговор. Ничего не сказано, а всем все ясно. Все на подтексте. (Подтекст!.. Что за слово?).

Стоим на месте. Еще парой фраз обменялись. Совсем уже без всякого смысла. Всей шкурой чувствую — сейчас что—то будет. Но мне—то что? Я парень такой — из любой передряги вывернусь. На всякий случай ныряю вперед и вбок, на спину переваливаюсь, обе пушки уже сами из вместилищ своих выскочили и в ладони впечатались.

Так и есть! Бах! Бах! Тарарах! Вжиу—у—у…

Там, где только что стоял, фонтанчики пыли. Пули на камушках рикошетируют, разлетаются с повизгиваньем.

Первым делом перестрелил поводья, которыми гнедой мой к коновязи привязан. Конягу освободить надо. Нечего ему тут делать под пулями. Когда нужно — сам меня разыщет. Гнедой у меня толковый. Все понимает. Даже говорить иногда пытается.

Ускакал гнедой, теперь и о себе подумать можно. Взгляд вправо — шерифа уже и след простыл. Только створки дверей салуна раскачиваются.

Взгляд вперед — там, напротив салуна. через улицу, трехэтажное здание банка. Вот они где засели, враги мои. Трясется старый Коттонфилд, нервничает, всю свою банду под ружье поставил… В каждом окне по роже торчит, у всех кольты, карабины. Двое на крыше, сидят, пригибаются за низкой деревянной балюстрадой.