Михаил Грешнов - Обратная связь (с иллюстрациями)

— Гурьев! Гурьев! Ваша заявка принята. Даем дождь! Мы даем дождь!..

Министр узнал их. Вспомнилось, как он выпроводил нетерпеливых посетителей, назвав их затею утопией…

«Не буду мешать им, — подумал он. — Уйду».

— Гурьев! — вызывала девушка. — Даем дождь! Даем дождь!

«Не буду мешать им…» — повторил министр и почувствовал фальшь этой затверженной фразы. Но, что поделаешь, — девчонка была права: железные дороги тоже ведь считались утопией.

— Борис! Да проснись ты, слышишь?

Спальный мешок заерзал на пихтовой подстилке, растянулся, как гигантский кокон.

— Ни одной собаки! — Тряс Василий товарища. — Все исчезли…

Кокон опять зашевелился, показалась голова Бориса, заспанные глаза-щелочки.

— А мне снилось… море, — сказал он. — Такое синее…

— Ни одной!.. — волновался Василий. — Как ветром унесло!

— Куда? — спросил Борис.

— Знал бы — не спрашивал!..

Борис сел, извлек откуда-то шапку, нахлобучил на голову: мороз — двадцатиградусный.

— Сбежали? — спросил он, безразлично позевывая. — А море, ух, синее! — Потянулся так, что затрещали суставы.

Василий выругался с досады:

— Ты придешь в себя или нет?

Утро разгоралось в туманах. Розовый свет ложился на гладь заснеженной реки, трогал дальние вершины холмов и терялся над горизонтом в пучине уходящей ночи. Река поворачивала к северу, круглилась излучиной, раздвигала тайгу. Все было чистым, белым; странно чернели на белизне двое нарт, пепел костра. И кругом — ни звука.

Это подействовало на Бориса больше, чем слова и толчки Василия. Вскочив на ноги, он закричал:

— Рустан, Рустан! Салка!

Крик понесся над рекой, слабо отдался от обрывов берега.

— Куда же они девались?.. — Борис оглядывался по сторонам.

Отпечатки собачьих лап, покружив у костра, устремлялись к берегу, к излучине. Борис и Василий бросились по следу.

Это была неплохая разминка, вроде зарядки. И мороз подхлестывал подходяще. Но главное — почему и как далеко ушли собаки?

Запыхавшись, друзья обогнули мыс, круто вдавшийся в реку, и остановились. Стая была здесь.

Накануне вечером Борис и Василий взорвали на берегу сползший откос. Тут же хотели остаться на ночь, чтобы с утра приступить к пробам, но глыба нависла так угрожающе, что друзья сочли за благо удалиться и найти для ночлега более удобное место. И сделали правильно: глыба отвалилась и на высоте четырех-пяти метров открыла узкую щель. Собаки ныряли в щель и появлялись оттуда с добычей. Здесь же, между камней, пожирали куски. Увидя Бориса и Василия, подхалимски завертели хвостами: мы-де никуда не бежали, все здесь и, в общем, не плохо позавтракали.

— Рустан! Салка! — позвал Борис. — Ко мне!

Вожаки отделились, пошли; за ними потянулись другие, зализывая окровавленные пасти.

— Что вы нашли? Какую мерзость? — с отвращением спрашивал Борис.

Сытые звери повизгивали, чувствуя, что в голосе людей нет угрозы, делали попытки потереться мордами об унты Бориса и Василия.

Те отступили: собачьи пасти были в крови до самых глаз, облеплены бурой шерстью; кругом валялись куски кожи, спутанные мотки желтой, с чернотой, гривы.

Одолевая брезгливость, Василий нагнулся над изгрызенным куском:

— Борис!..

Тот осматривал клочок кожи, и, когда поднял глаза, в них было удивление и вопрос:

— Не пойму.

— Это непостижимо, Борис. Мамонт!..

Оба, как по команде, подняли взгляд к зияющей щели. Остроухая лайка пробиралась туда, воровато оглядываясь.

— Румка! — заорал Борис. — Куш!

Собака повернула прочь, остальные шарахнулись от людей в стороны.

Пока Борис отгонял собак, Василий карабкался по камням к отверстию. Товарищ догнал его у самой дыры, и то, что предстало взорам друзей, потрясло обоих до оторопи.

В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного. Бурая шерсть висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть кожи и мяса была сгрызена, виднелось обглоданное ребро… В глубине угадывались очертания еще большего зверя. Но внимание друзей было приковано к ране: из нее — невероятно! — крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!

— Ехать надо сейчас же, — говорит Борис, стряхивая с одежды снег. — Немедленно!

Побывав в пещере, они еще не могли прийти в себя. Перед глазами — полутьма, и в ней, как гора, зверь, привалившийся боком к скале, с опущенным хоботом и закрытыми глазами. Это кажется, что он прислонился к скале, — ребята все осмотрели. Животное стоит, опершись на четыре ноги, толстых, как стволы двадцатилетних сосен, хобот развернут, глаза закрыты. Кажется, что животное дремлет, может вдруг свернуть и развернуть хобот. Туша не тронута. Первому, попавшему собакам на завтрак, не повезло: мясо и шкура на левом боку у него содраны. Второй исполин — как живой, подойти к нему жутко. Мертвый? Замороженный… Под пальцами ощущалась грубость и в то же время эластичность кожи, холодной, как лед, но не мерзлой, — она подавалась под пальцами, хотя, прикасаясь, каждый чувствовал мурашки, бежавшие по спине… И не потому, что в пещере холодно. Гораздо теплей, чем снаружи: воздух, проникая сквозь отверстие, оседал на полу легким прозрачным снежком.