Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

Вопрос о Гимне возникал каждый год перед выпускным балом. Но столь же благополучно забывался, как только отзвенит ямщицкий колокольчик (экспонат школьного музея, взятый напрокат) в руках наивной первоклашки в бантиках, которую, посадив себе на плечо, традиционно проносит среди аплодирующих ребят, учителей и родителей верзила-выпускник.

Так что, школьный Гимн должен быть!

Как же ему не быть?!

При этом директор с какой-то особой подковыркой, казавшейся ему весьма остроумной, путал название «Фэнтези» – переделывая его на «экстази» (наверное, узнав из желтой прессы об этом гуляющем в молодежной среде наркотике). Во второй половине дня, после уроков, раздавался особо забористый электрогитарный пассаж, обвал барабанной дроби из школьной радиорубки, служившей репетиционной базой музыкантов, – и он непременно заглядывал к ним со словами: «А-а… что это за экстази у нас тут развелось?»

– Да не экстази , а «Фэнтези», Феликс Альбертович! – каждый раз поправлял его Калинник или кто-нибудь из ребят. Но директор, между тем, не сдавался, принюхиваясь и выискивая характерный запах… ну хотя бы портвейна, считая его основным топливом в двигателе прогресса российской эстрады (как позорной попсы, так и крутого рок-н-ролла).

У Нади же, кроме строчек

больше ничего не придумывалось. А это даже началом Гимна не назовешь! Вряд ли это сойдет за чистосердечное признание в любви к родной школе и милым учителям.

Надины подруги: Ольга Туртанова, Света Сопач и Ксения Лапышева раскручивали ее популярность, подбрасывая в «сарафанный» эфир то один слушок, то другой. Но все это не всерьез, конечно, а так, чтобы было весело и не скучно… Проводили пиар-акции, как сейчас говорят; и порой она использовала это в своих интересах. Могла, например, чисто «по-английски» покинуть последние два урока.

Вот как сегодня.

«Чисто по-английски» – это выражение классной руководительницы, Энгельсины Сергеевны ( классная! руководительница! Энгельсина! от одного этого, бр-р… мороз по коже). Она, конечно, узнает об ее отсутствии на этих последних двух уроках, и если не предпримет какие-то особые карательные меры, то, уж точно, скажет что-нибудь ядовитое при всех. Половина класса онемеет от ужаса, у другой половины вырвется нервный смешок.

Но если бы в том, что она уходила (частенько вот так: «не попрощавшись»), было что-то корыстное!

А она сидела в приемной Аратюняна, главврача клиники, ожидая, когда, по его словам, «он решит парочку вопросов» и переговорит с ней, как обещал, о состоянии мамы. Она находится на лечении в этой частной клинике. Надя побывала у нее в палате. Но это не то, что поговорила, ободрила, принесла что-то особенно вкусное (и полезное). Не так, в прямом смысле. В палату к ней можно зайти на несколько минут, посидеть рядом, подержать за руку и вдруг почувствовать… теплая река какой-то искрящейся энергии (так и представляла, река в бликах солнечного утра) перетекает из руки в руку, соединяет их! И не надо слов, да и не успеешь придумать, не выразишь все в эти мгновения. А мама узнает о ее делах, проблемах, о том, как они живут с папой, о здоровье бабушки. Надя научилась распознавать по видимым признакам, что мама ее «слышит»: чуть порозовевшая кожа, проступивший румянец, более глубокое дыхание, участившийся пульс… Ведь биение тоненькой жилки – эта, скорее даже мистическая, связь – непрерывна между ними! Ресницы могли затрепетать, будто вот-вот проснется, откроет глаза. И она в ответ – переполнена теплом маминого сердца, ее заботой и переживанием. Но вот строгая медсестра… она здесь же, как будто стоит над душой!

В этой клинике все четко (разумеется, в чем винить сотрудников, ведь они выполняют свою работу!) – а Аратюнян делает свое дело. Он говорит об этом твердо, подчеркивая, как бы подводя черту: у него все по-научному. Не каждый раз и не со всеми ведет беседы, ведь он настоящий доктор наук, поэтому очень занят. Если говорит с ней, то чаще сам задает вопросы, воссоздает «психологический фон», который может относиться к маминому заболеванию… (нет, лучше сказать, отклонению). То, что чувствует она, дочь, – связано и с мамой, ведь они – как сообщающиеся сосуды.

И общение с настоящим доктором наук, конечно, помогало ей – а то как бы она со всем этим справилась? Ведь это не американский фильм, где какой-нибудь герой (обычно полицейский) после того, как его ранят в перестрелке, семь лет лежит в коме, в прекрасных условиях. И наперед все оплачено. И страховка у них, наверное, бешеная. Больница там показана со стороны, просто образ, совершенно плоская, будто вырезанная из картона. А на самом деле, когда имеешь к этому прямое отношение, видишь это вблизи (или даже изнутри?), все дробится на мелкие части, подробности, детали. Есть и хорошее, есть и плохое. На первый план, бывает, выпячивается что-то незначительное, а самое главное остается в тени. Все переплетено сложными связями, отношениями между людьми.