Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

И обрушился страшный ураган. Налетел дождь со снегом. Рухнули камнепады. Вздувшиеся потоки, бывшие вчера ручейками, стали непреодолимыми. Тропы размыло. Нависла дождевая мгла. Нелетная погода.

На снайпера накатывала невыносимая головная боль: как проекция, как запечатленный образ того белесого облака дыма и пыли, в котором он оказался – и получил легкую контузию. В тяжелых снах, когда забывался, приняв сильное обезболивающее, все словно опутано цепями; и раскачивалась железная люлька; и ему хотелось крикнуть громовым голосом… Железная колыбель, расстегнись! Железная цепь, развяжись!

Теперь они сами попали в клещи разбушевавшейся стихии… Под кинжальные струи ледяного дождя, под перекрестные порывы пронизывающего ветра, вихри которого зарождались над горными исполинами. Вершины исполинов можно было только угадывать, как что-то гнетущее, незримо присутствующее за серой массой туч, набрякших дождями.

Находясь в боевых условиях, бойцам, конечно, не приходилось тупо сидеть и пережидать непогоду. Несколько раз разбивали лагерь, но были вынуждены переносить его в другое место. Кругом одни каменистые и обрывистые склоны, по которым коричневые разбушевавшиеся потоки пробивали новые русла, сталкивали валуны и выворачивали древесные корни. Дошли до границы леса; в низинах земля напиталась влагой; с трудом отыскали более-менее подходящую поляну на возвышенности, достаточно просторную, с защитой из древних, сброшенных с верхотуры каким-то разъяренным великаном, валунов.

Основное снаряжение группы – боезапас и оружие; все рассчитано на быстрое передвижение, на молниеносный огневой удар; не в турпоход же они отправились… Долгие стоянки не входили в планы. Сверхлегкие палатки, спальники, отсыревшая одежда и обувь не давали ни сна, ни отдыха. Если не постоянная завеса дождя, то все затянувшие туманы, такие плотные, что хотелось кромсать их ножом, смешали дни и ночи.

Медик, что был в отряде, мог только временно облегчить состояние снайпера подручными средствами. Лучше бы, конечно, отлежаться несколько дней… Но где отлежишься? Да он не хотел быть обузой; к тому же еще двое раненых, им куда тяжелее. Старался держаться наравне со всеми.

От таблеток все время хотелось спать; сны становились огненно-яркими, громоздкими. Где-то совсем рядом пылал огонь, он сам вырастал и превращался в гиганта, в его ручищах оказывалась железная мутовка, он вращал ею, отовсюду сыпалась рыба. Приказывал рыбе… А ну, рыба, нанизывайся на рожон! Да полезай в огонь! Караси пеклись, и какие-то «сестры» обязательно должны были вернуться. А когда они поедят его кушанья и поправятся, тогда он их съест. И опять уменьшался, становился каменным ребенком, прятался в колыбели.

Днем боль отступала, нужно было заниматься тем, что насущно и необходимо. Кружилась в голове одна и та же надоедливая мысль… Она становилась плотным сгустком, затемнением, висящим над их стоянками, – эта мысль, что получала свое подтверждение, подпитку, десятикратно усиливалась – ведь и остальные бойцы думали о том, когда же кончится это сочащееся водой и источающее холод полубезумие…

Все становилось обманчивым на грани полусна. Выступающие из мглы деревья, причудливые формы кустов, камни, укутанные ватой тумана, – маячили перед глазами, напоминая движущиеся фигуры. От трухлявого бурелома, от набухшего болотного багульника, от побитых морозами, полегших и гниющих толстых кожистых листьев бадана – стоял прелый и ядовитый, обморочный дух. За стеною дождя, за туманными испарениями слышалось что-то похожее на голоса… Стук, грохот осыпающихся камней, треск веток. Раздавались протяжные вздохи, гулко ухало в ущельях, а где-то наверху, в расселинах и гротах, ветер заводил заунывный плач. Горное эхо, играя злые шутки, бесконечно множило, искажало и преувеличивало звук. Все краски вылиняли и поблекли, смешались в серую однородную массу, из которой вылепилось толстое сонное тело змеи, бесконечно проползающей сквозь мозг, обвивающей все видимое своими однообразно-серыми кольцами. Перед глазами мельтешила одна черно-крапчатая рябь, повторяющийся узор навязчивых воспоминаний…

Империа пришел под утро.

Снайпер выбрался из промокшей палатки. Хотелось размять затекшее от неудобного положения тело, стряхнуть с себя остатки навязчивого сна. В этом сне пылал огонь, кипел чугунный, раскаленный до малинового жара, котел. И он рядом с огнем, его тащили к нему, к кипящему котлу… Что это вы делаете, милые сестрицы? Беспокоясь, он обращался к каким-то, казалось, знакомым образам; к тем самым, как это виделось во сне, «сестрицам». Да какие же это «сестрицы»? Разве одна из них это не его дочь Надя? А другая… ведь это его жена… «Мы еду для тебя варим. Скоро будет готово», – ответили ему. И вдруг над ним сомкнулась невыносимая боль, чугунный раскаленный обруч сдавил виски. С неимоверной силой, чтобы освободиться от ужаса, замотал головой… и проснулся.