Альфред Ван Вогт: Джейна / Living With Jane

В силу этих особенностей высших слоев джейнийского общества Рокуэл решил, что разумней всего будет переговорить о своем возвращении со знатью в ходе «мальчишника» — обеда, который он устроит в обширной палате, примыкавшей к громадному оружейному залу дворца.

В середине дня Дэв счел полезным позвонить Нерде. Ждать пришлось необычно долго. Наконец подошел её адъютант и весьма церемонно сообщил:

— Королева поручила мне проинформировать вас, что её супруг и повелитель Рокуэл вернулся. Учитывая, что отныне он олицетворяет всю мощь вооруженных сил, её разговор с вами может быть в данный момент истолкован превратно. Это все, что она просила передать вам, господин.

Удивленный Дэв повесил трубку. Итак, Великий Рокуэл появился вновь! Где же он пропадал столько времени?

Наследный глава государства всегда выступал в первую очередь как мужчина — джейсам. Каждое его действие, вся его натура отражали спокойную и уверенную в себе силу, являлись символом сверхмощного мужского начала. Похоже, что возвращение этого грозного хозяина Джейны обернется для Милиссы неприятностями в силу совпадения этого события с её арестом. Он чувствовал, что если нобили схлестнутся сейчас в борьбе за власть, то первой жертвой этой междоусобицы вполне может стать именно она.

Поразмышляв немного на эту тему, Дэв вновь набрал номер дворца и попросил соединить его с Рокуэлом.

Снова томительное ожидание.

И опять к телефону подошел пусть другой, но все же адъютант, заявивший ему:

— Его Превосходительство Генерал — Повелитель Рокуэл поручил мне передать вам, что завтра на заседании Совета будет принят новый закон. Его Превосходительство приглашает вас присутствовать на сессии, которая состоится в обычном месте встреч.

Во время торжественного ужина, устроенного в тот же вечер, Рокуэл испытал настоящий шок. Не то что за время своего отсутствия он позабыл о грубости языка и нравов своих пэров, но за год все это как-то потускнело в его памяти. Уже прибытие первых молодцев ознаменовалось зычными возгласами и плоскими шуточками. Но по мере наплыва гостей стал воцаряться кромешный ад. И только когда подали первые блюда, установилось недолгое затишье, прерываемое лишь перестукиванием ножей и вилок, которыми активно орудовали приглашенные. Но затем все опять захлестнула мужланская удаль — полетели оскорбления в сторону тех знакомых джейсамов, что сидели где-нибудь подальше, посыпались сальные колкости, ставившие под сомнение сексуальные достоинства собеседника. Такого рода остроты неизменно вызывали взрывы хохота одних и возмущенные вопли других и сопровождались подзуживанием того или иного из бранившихся между собой.

В какой-то момент оброненное слово вдруг воспринималось как оскорбление. Мгновенно чем-то уязвленный джейнийский самец оказывался на ногах и с пеной у рта начинал требовать сатисфакции. И тут же оба нобиля, осыпая друг друга отборной руганью, устремлялись в соседний оружейный зал, и звук их скрестившихся клинков органично вписывался в общий перезвон мечей дюжин других дуэлянтов.

Затем непременно раздавался чей-то уязвленный рев, означавший, что пролилась первая кровь. Обычай требовал, чтобы тот из джейсамов, кто первым получил ранение, признал свое поражение перед лицом Рокуэла. Это приравнивалось к отмщению. Однако если побежденный не считал, что отношения с обидчиком были урегулированы, он сохранял право потребовать новой дуэли. И она обязана была состояться, но теперь уже за пределами дворца.

Вот у такой-то полубезумной орды Рокуэл и потребовал по окончании трапезы минуточку внимания. Он с чувством изложил им резоны своего годичного отсутствия, причем так, как ему советовали: удалился-де от этого грешного мира по религиозным соображениям, бродяжничал все это время, толкаясь среди простонародья и испрашивая милостыню, был занят мучительными поисками самого себя и озабочен проблемами подлинного альтруизма, сознательно и временно отойдя от власти. Свою целиком высосанную из пальца историю Рокуэл закончил патетическим возгласом:

— Я познал свой народ в его повседневных заботах. Я жил в самой его гуще и питался его милостью. И теперь я вправе утверждать, что люди Джейны полны достоинства и вызывают заслуженное уважение к себе!

Его разглагольствования были встречены продолжительной овацией. И тем не менее он очутился в весьма щекотливом положении, когда после званого ужина вышел вместе с нобилетом в оружейный зал. Кто-то скрипуче прошелестел над самым его ухом: