Йен Уотсон - Книга Звезд

Вы уже знаете, что произошло в следующие две недели. Все это время я была стрелой на туго натянутой тетиве, готовой поразить цель: ночь, когда мои родители уедут в дом Чатали и когда я запру в спальне доктора Эдрика и Йалин. Но что будет потом, я не знала, мне придется играть вслепую.

Вы знаете, я так долго пробыла в безвольном состоянии, что начала уже думать, а не стоит ли мне так в нем и остаться? Может, так будет лучше?

Я могла бы начать говорить. Я могла бы расти. Я могла бы стать самым обычным ребенком. В конце концов, я могла бы внушить себе, что в детстве была не совсем нормальной. А потом, став взрослой, я бы до конца своих дней держалась как можно дальше от всяких Червей и рек, и никто бы ничего не узнал…

В то же самое время и Йалин испытывала некоторое беспокойство. Она тоже стояла перед выбором. То она носилась с мыслью о замужестве, то ей хотелось стать отшельником или поэтом. Но разве теперь она ими не стала?

В таком напряженном состоянии — словно натянутая струна банджо — не играла ли я ту же мелодию, что и Йалин? Не повторяла ли я ее? Или, может, это она вторила мне, сама того не сознавая? Может, по дереву Ка вверх и вниз проходили волны, а мы были листочками этого дерева, летящими через «всегда-никогда»?

Странно, я поняла это только сейчас, когда изложила на бумаге. Все-таки писать книги полезно: ты узнаешь то, чего не знал раньше! Или, может быть, ты придумываешь все сам? А потом убеждаешь себя, что все было и есть именно так, потому что так легче объяснить — это как стрелять в темноте — все, что происходит сейчас?

Действовать или не действовать? Если бы я не действовала, то навсегда осталась бы просто младшей сестренкой Йалин из Пекавара, автора «Книги Реки». А этого мне было мало, верно?

Так чем же была моя гордость — острой шпорой, заставляющей действовать, или страхом перед Божественным разумом и его сжигающей линзой? Возможно, шпорой. Божественный разум пребывал, казалось, так далеко от нашего маленького домика в Пекаваре, от запаха коричного кофе, от ярких тыкв в саду. Моя вселенная вдруг резко сжалась, но у меня осталась моя гордость, которая поможет мне продолжить мое дело.

Чатали задохнулась во сне. Мать и отец уехали. Йалин приготовила пудинг, сварила какао, почитала мне и уложила в постель, поцеловав перед сном.

До того как все началось, я тихонько пробралась в кухню и отперла заднюю дверь. Йалин так и не поняла, каким образом доктору Эдрику удалось проникнуть в дом, ничего не ломая и вообще не поднимая шума. Когда же он вошел, дело было сделано. Готово! А когда Йалин была убита, у нее появились другие заботы. То, что я отперла дверь, может показаться сволочным поступком с моей стороны. Значит, вот как я отплатила за пудинг, сказку на ночь и поцелуй? Ну что ж, если уж на то пошло, то я не могла поступить иначе. Когда я заперла дверь спальни, я захлопнула ловушку, значит, мне было решать, следует ли ее сначала открыть. Все пришло в норму.

Как только я поняла, что Йалин удобно устроилась с книгой стихов Гиммо-бродяги, я тихонько спустилась вниз. Йалин должна была задремать й не услышать прихода Эдрика, а я не знала, сколько она будет спать. Притаившись в темноте за дверью, я стала ждать.

Недолго, как потом оказалось.

Потом все произошло совершенно внезапно — как уже происходило когда-то. (Хотя это было в первый и последний раз.)

Когда Йалин меня застукала, я бросилась бежать. Я спряталась в прихожей за мусорной корзиной. Не успела я туда залезть, как Йалин с грохотом вылетела за дверь и стала карабкаться вверх по лестнице, за ней бежал Эдрик и пытался ее схватить. Я медленно сосчитала до десяти и пошла за ними. Открыла дверь спальни, вынула ключ, снова закрыла дверь и заперла ее.

Повернув этот ключ, я закрыла еще одну дверь — дверь предвидения. Будущее внезапно скрылось, оно превратилось в чистый лист бумаги. Тяжесть упала с моих плеч; я была свободна. Я почувствовала себя так, словно два эти года была психом, впавшим в транс…

А теперь действовать! Я побежала в свою комнату, схватила стул и придвинула его к открытому окну. Вскарабкалась на подоконник. Тогда я и услышала выстрел, заглушенный матрасом Йалин и парой закрытых дверей. (Пока, Йалин! Улетай!) К стене дома была прикреплена хрупкая шпалера, которая поддерживала плети какого-то ползучего растения, расцветающего каждую весну огненно-красными цветочками. Побеги растения очень хорошо скрывали перекладины шпалеры, а заодно и прочно их скрепляли. Если бы шпалера была хорошо видна — и бросалась в глаза, — отец, наверное, давно бы ее убрал, чтобы не случилось того, что последовало.