Джо Холдеман: Времена года

Я вспоминаю забавный и одновременно поучительный эпизод, который произошел, когда мы были в семье уже несколько месяцев. Я с некоторого времени хорошо сошлась с Тибру, старой самкой с необыкновенными лингвистическими способностями. Она была потрясена тем, что ей рассказал один из подростков.

У плати нет чувства личного; они свободно заходят в любую маффа (юртоподобная палатка, служащая им жилищем) и в любое время дня и ночи. И, конечно, нельзя было избежать того, что они однажды стали свидетелями человеческого варианта секса. Подросток — девочка — довольно точно описала, что она видела. Я уже до того пыталась объяснить Тибру человеческую сексуальность, чтобы как-то мотивировать разговор об этой же стороне их жизни. Она во время всего моего сообщения криво улыбалась и к тому же кивала — жест, который действует на нервы и которым они обычно одаривают своих детей, когда те говорят глупости.

Увидев такую возможность, я решила действовать совершенно открыто и без стеснений. Я открыла дверной клапан маффа, чтобы внутри стало светлее, потом подняла свой кильт и вскарабкалась на стол. Там я улеглась на спину и попыталась простыми словами и жестами объяснить, что к чему, кто и что с кем делает, и что может произойти или не произойти спустя девять месяцев.

На этот раз она была более склонна воспринимать меня всерьез. (Ребенку, который наблюдал совокупление, было четыре года — уже подросток — то есть, достаточно много, чтобы научиться сдерживать свою фантазию.) По окончании моих объяснений она исследовала меня сама, что было не особенно приятно, так как ее четырехпалая рука была больше человеческой ступни и, кроме того, достаточно грязной и вооруженной опасными когтями.

Тибру, казалось, правильно поняла только назначение грудей, так как припоминала, что в конце периода, который она провела в бессознательном состоянии и который на языке женщин называется «большие боли в бедрах», ее сосал ребенок. (Ее выражение для другого бессознательного состояния звучит буквально: «Боль-в-заднице».) Она деловито и к месту осведомилась, не могу ли я притащить самца и показать ей все это.

Ну, я считаю себя в достаточно степени исследователем, чтобы согласиться на ее предложение — если бы мне удалось найти мужчину, который тоже был бы способен на это и захотел бы воспользоваться случаем. Если бы это было в конце нашего пребывания здесь, я бы, вероятно, пошла на это. Но руководство экспедицией — дело щекотливое; даже тогда, когда руководишь десятком высокообразованных и свободных по должности людей; а впереди у нас было еще три года.

Я объяснила, что старейшины избегают подобных действий с мужчинами, которыми они руководят; и Тибру приняла это объяснение. Они хоть и не помешаны на дисциплине, но имеют понятие о вежливости и социальных правилах. Она сказала, что попросит об этом других человеческих самок.

Возможно, я сама должна была бы выполнить эту просьбу, но ей я этого не сказала. Я с облегчением восприняла то, что сорвалась, наконец, с крючка, но мне было очень любопытно узнать, как отреагируют на это наши люди.

Парочка, согласившаяся на это, оказалась той самой, от которой я меньше всего этого ожидала. Оба они были робкими, стеснительными, во всяком случае, по отношению к своим. Хорошие исследователи, но не того сорта, в чьем обществе можно было бы расслабиться от условностей. Я полагаю, у них лучшая «антропологическая перспектива», чем у остальных, если брать в расчет их собственное поведение.

Во всяком случае, они вошли в маффа, которая, как правило, принадлежала Тибру, и Тибру испустила крик, означающий «Все свободные самки, сюда!» Я спрашивала себя, была ли наша парочка на самом деле в состоянии дать представление в этой маленькой, укрепленной на колышках юрте, заполненной потеющими и задающими вопросы на чужом языке гигантами.

Все созванные женщины устремились в палатку и через несколько минут начали издавать странные звуки. Сначала эти звуки меня удивили, но потом я узнала их смех! Я слышала индивидуальный смех плати — своего рода хрип, как при втягивании воздуха… но девятнадцать одновременно смеющихся плати издавали совершенно неземной шум.

Эти двое продержались там долго, но я так никогда и не узнала, действительно ли они закончили свою демонстрацию. Когда они вышли из маффа, лица их были кроваво-красными, они смотрели в пол, а позади них несся нестихающий громкий смех. Я никогда не говорила с этими двумя об этом, а когда спрашивала об этом Тибру или какую-нибудь другую самку, ответом был лишь полузадушенный смех, поэтому я почти поверила, что мы стали здесь виновниками непристойной шутки. (С другой стороны, я уверена, что сексуальность плати, наконец, найдет свое место в непристойном лексическом фонде каждой человеческой культуры.)