Журнал «Если» - 2008 № 03

— Это Моргот, Сатана у Толкина.

— Ну, неважно. Главное, хорошо. А эти дорожные знаки с перечеркнутыми деревьями? Никак «Сотворение мира»? Угадал? А красный кружок внутри темно-лилового поля? «И тьма над бездною…»

— Да, это первая переделанная работа. Первоидея бога о мире.

— А эти улыбающиеся барби и кены? Лошадок как делал? По трафарету?

— Это Валинор — рай, куда отбыли эльфы.

— Молодец, Джон, молодец! Не ожидал, что ты поднимешься до такого уровня.

Пятая картина была разбита по горизонтали на три цветовых поля. Рваные края каждого цвета отделяли багровое «небо», рыжую «воду» и красную «землю» друг от друга. Синие руки, заполняя почти всю верхнюю треть холста, тянулись к зеленой звезде в левом углу, желтые — к голубой звезде в центре, бледные — к белой звезде под землей. Вместе руки складывались в череп в высокой короне.

Поймав непонимающий, полный восхищения взгляд Эла, я скромно шепнул себе под новый нос:

— Звезды — это Сильмариллы, чудо-камни, в которых заключен свет первоначальных небес. Они спрятаны от людей в небесах, воде и земле. Руками людей их пытается захватить Моргот.

— Зато здесь мне все ясно! — воскликнул Слон, подойдя к последней работе. — Это выглядит как коллаж из мелких изображений разной военной формы.

— Это не коллаж. Я все старательно копировал красками на холст из учебников и всяких справочников.

— А почему половина фигур вверх ногами, по диагонали или лежа? Почему часть кусками?

— Для выразительности. Это же битва, весь мир охвачен битвой. Ничего не осталось, кроме войны.

Выжатый, как лимон, я брел вслед за Элом оглядеть место, где будут развешены мои работы. Слон провел меня через огромный зал с белыми стенами к пустому дальнему углу и ткнул в него пальцем. Я кивнул. Слева от пустого угла стояло огромное зеркало, а перед ним зеркальные осколки, сваленные в замысловатую блестящую кучу. Я смотрел в громадный мерцающий прямоугольник на свое лицо, которое больше не выдавало ни усталости, ни напряжения. Эл встал поодаль, и его голос гулко отдавался от стен полупустого зала:

— Ну вот! Когда будешь давать интервью, все поймут, что перед ними гений. А то ж пожалеть тебя хотелось, поплакать от сострадания при виде этих твоих голубеньких глазенок и подбородка в черной щетине! — Эл собрал пальцы в горсть, приставил их к своему подбородку и сделал рукой резкий рывок вперед, обозначая утраченный выступ моей нижней челюсти. — Ты выглядел как какой-то… герой-любовник из приключенческого фильма! Ну, не будем о прошлом. Теперь-то все изменилось, теперь ты пошел зрителям навстречу и сможешь работать для людей.

Он бодрой походкой отправился обратно в свою комнату, и его звучные шаги торжественно стучали в белом зале галереи. В зеркале передо мной над фигурой в серой тройке отражалась голова с черными круглыми ушами и белыми щеками.

— Эй, Микки, ты Эла не видел? — окликнул меня парень со шваброй в руках.

И правда, какая разница, что меня зовут Джон Грейсмит, если я выгляжу как диснеевская мышь?

Аркадий ШУШПАНОВ

Он приходит на экраны снова и снова. Последний человек на Земле, который всегда оказывается не один. Его не заслонить другим, более популярным киногероям. Ведь он — легенда.

Однажды, более полувека назад, писатель Ричард Мейтсон (Матесон) смотрел классический фильм «Дракула» с Бэлой Лугоши в главной роли и вдруг подумал: если пугает один вампир, то целый мир вампиров напугает еще сильнее. Из этой мысли-песчинки выросла одна из жемчужин американской фантастики. В 1954 году на свет появился едва ли не самый знаменитый роман Мейтсона «Я — легенда» («Последний»). Книга только в XX веке трижды переносилась на экран: вышли две полнометражных картины и одна короткометражная. Правда, автора, который в свое время тесно сотрудничал с кино и телевидением, не устроили ни «Последний человек на Земле» 1964 года, ни «Человек Омега» 1971-го.

Но вот «Я — легенда» третьего тысячелетия. Первая и явно не последняя.

Разумеется, трудно было бы ожидать, что создатели блокбастера попытаются воспроизвести ту атмосферу страхов и надежд середины прошлого века, которой пропитана книга Мейтсона. А ведь в этом «вампирском» романе были вполне прозрачные отсылки к французскому экзистенциализму, особенно к «Чуме» Альбера Камю. Фильм, как ни странно, интересен в тех моментах, где он отступает от книги и впускает в себя страхи и надежды уже нашего времени. Именно их присутствием, а не только участием Уилла Смита, можно объяснить шумный успех картины, снятой в нарочито замедленном ритме и с минимумом эффектных сцен.