Андрей Столяров - Маленькая Луна

В этом угаре, в этих тревогах, в беспамятстве прошло где-то месяца полтора. Он крутился, как сумасшедший, пытаясь свести к минимуму последствия катастрофы. Мелькнул Новый год, обозначив себя смолистым елочным запахом. Выпал снег, и город на пару дней стал сияющим и прекрасным, как в детстве. Потом снег растаял, потекла та же серая грязь, и вместе с ним, вместе с полузабытым сиянием куда-то исчезла Регина. В первые две-три недели после аварии Арик, занятый тысячью внезапно свалившихся дел, был просто не в состоянии выкроить ни минуты: перед глазами у него был Гарольд. А когда бешеная карусель начала чуть-чуть притормаживать, когда появились в работе просветы и снова стало возможно понемногу дышать, обнаружилось, что найти Регину не удается. Квартирный ее телефон молчал, в какое бы время Арик ни позвонил, а сотовый, с которым она, по идее, не должна была расставаться ни на минуту, противным голосом отвечал, что данный номер не зарегистрирован. Арик не знал, что по этому поводу думать: заболела, уехала в командировку, на что-то обиделась? Или, быть может, в течение этой внезапно образовавшийся паузы пришла в себя и решила, что больше им встречаться не стоит? С женщинами ведь бывает, что ничего не понять. Сама Регина, естественно, не проявлялась. Еще в первые дни, исполненные смятения, когда мир вокруг них вращался и вспыхивал будто из цветного стекла, она, улучив минуту, предупредила, что ему домой звонить никогда не будет. А если трубку возьмешь не ты? Нет-нет, невозможно, не хочу, не хочу!..

Произошла такая же история, как и с книгой. В конце февраля, после множества телефонных звонков, которые так ни к чему и не привели, Арик, вдруг встрепенувшись, поехал к Регине сам. А что? Ведь так же нельзя! Однако, промчавшись по набережной Екатерининского канала, взлетев на пятый этаж, по-прежнему выстланный тишиной, он вдруг в растерянности увидел, что прохода к знакомой квартире нет. Несколько минут он, как дурак, топтался по холодному камню. Ошибки быть не могло. Он слишком хорошо знал это место. Особенно одну из дверей – металлическую, коричневую, с вытаращенным смотровым глазком. Сколько раз они проходили мимо нее. И вот – глухая стена, тупик, лестница здесь заканчивалась. Не было даже пролета, ведущего на чердак. Означало это только одно: та жизнь закончилась, страница судьбы перевернута, изменился рисунок звезд, телефон Регины молчит не случайно.

Уже на улице, перейдя на другую сторону, он попытался найти мансарду, которая, по идее, должна была быть отсюда видна. Ничего, разумеется, не нашел. Видимо, этот сюжет схлопнулся навсегда.

Исчезла, впрочем, не только Регина. Разваливался и на глазах исчезал целый мир, который прежде казался незыблемым. Снимали отовсюду лозунги «Слава КПСС!». Из кабинетов, из учреждений убирали портреты Генерального секретаря. Это происходило как в сказке: одно заклинание, один взмах руки, одна подпись на документе, поставленная под прицелами мониторов, и окованное броней чудовище, еще вчера выглядевшее неодолимым, неожиданно, будто фантом, начинает распадаться и таять.

Правда, всеобщее ликование быстро выдохлось. Цены стали такие, что непонятно было – что можно и чего нельзя. Скорее всего, ничего было нельзя. И в первую очередь, как ни бейся, нельзя было жить. Денег им теперь хватало на две недели. Если скрупулезно рассчитывать, экономить, выкраивать каждый пустяк, то – максимально на три. Но вот еще неделя, которую тоже надо было как-то существовать, безжизненно зависала и не поддавалась никаким ухищрениям.

У Миты было уже не отчаяние, а равнодушие.

– Я не могу, не могу, – твердила она, бесплотно, как призрак, забредая к Арику в комнату. – Вот я сейчас лягу и буду лежать. Пусть все развалится, пропадет – не встану, не шелохнусь…

Арик нетерпеливо спрашивал:

– Что я могу сделать?

И Мита закрывала глаза:

– Не знаю… Не знаю…

Немного выручала гуманитарная помощь, которая начала поступать из-за рубежа. Однажды вечером Мита вдруг притащила из своего института целый набор: датская ветчина в консервах, голландский куриный суп, немецкие фрикадельки в вакуумной упаковке. Даже какой-то рулет – с розовыми прослойками конфитюра. Тотоша расправился с ним за четыре секунды. В свою очередь, к ним на кафедру завезли банки порошкового молока: разводишь горячей водой, и ничего – можно пить.

– Вот видишь, – говорил Арик. – Как-то все образуется.

Гораздо хуже было другое. Точно подземный пожар, распространялись слухи, что Ельцин, на которого было столько надежд, сильно закладывает. И ладно бы просто, как все, затаскивал время от времени «рабочий стакан», подумаешь, было бы что, кого этим у нас удивишь, но ведь, рассказывали, напепенивался до такого дрызга, что только мычал и переставал что-либо соображать. В Германии во время правительственного приема вдруг вылез на сцену и начал дирижировать хором. В Англии, кажется, тоже во время приема, мотал башкой и упорно поворачивался не туда: где я?.. кто я?.. – видно было, что не врубается. Ну а в России – чего стесняться своих? – и вовсе поплыл: прямо по телевидению, на всю страну брякнул, что реформы уже приносят нужные результаты – дескать, где-то в Тамбове подешевела банка сметаны. Вот что пугало больше всего: куда мы идем, может быть, движемся наугад?..