– Сынок, сынок… - повторял Почтмейстер, пытаясь хоть как-то помочь ему. Повернул чуть, взглянул в лицо. И отшатнулся. Это был… Да, да! Это был он, Гоша…
– Сынок! - вскрикнул Почтмейстер. - Так ты жив?! Жив!…
Солдат со стоном открыл глаза. Взгляды их встретились.
– Отец… - проговорил солдат. - Послушай…
«Узнал! Неужели узнал?…» Почтмейстер не подумал в эту минуту, что нарушил… нарушает главную заповедь своей службы, пункт первый. А если и всплыло что-то об этом в краешке сознания, так ведь нечаянно, нечаянно он здесь. Не знал…
– Отец… Ты местный?…
«Нет, не узнал. Я же седой стал, старый…»
– Вот, - со стоном выговорил солдат, - вот, отец, возьми… Туда… - ладонь его с усилием раскрылась, и на песчаное дно окопа выкатился золотисто сияющий винтовочный патрон. - Нашим…
Гавриил Васильевич снова заглянул в лицо сына.
– Сынок! Ты жив? Сынок, это же я, твой папа! Я письмо тебе принес, письмо! Послушай!… - торопливо нажал на клавишу магнитофона:
Солдат, не властен над тобою смертный сон,
Любовью нашей ты для жизни воскрешен…
Где-то далеко-далеко, на этом же поле, на этом же месте, но через десятки лет, взявшись за руки, пели тысячи людей. И безмерная сила их чувства вот-вот, казалось, и в самом деле сотворит чудо из чудес.
Совсем рядом с грохотом взметнулся и неохотно рассыпался черно-алый куст снарядного разрыва. Танки рычали уже перед самым окопом. Даже не целясь, держа автоматы у правого бока, поливали огнем поле тусклые серо-зеленые фигуры.
– Не смейте! Прочь! - хрипло закричал Почтмейстер, переваливаясь через бруствер. - Назад, я вам говорю! Назад, нелюди!… - Он встал на ноги, шагнул навстречу танку и, размахнувшись, будто гранату, швырнул теплый, работающий магнитофон в смердящее гарью, неотвратимо наползающее чудовище. Разлетелись пластмассовые осколки. Но песня, но тысячи и тысячи голосов, пробившихся сюда через десятилетия, продолжали звучать как прежде, возносясь к низким осенним облакам. Ничто не могло заглушить их, ни надсадный рев танковых двигателей, ни стрельба, ни снарядные разрывы.
Смеются дети, весь в цветах и в пчелах сад…
Яростно грохоча, танк прошел сквозь Гавриила Васильевича, не причинив ему вреда. Не мог, как бы ни старался. Не по зубам ему было преодолеть невидимую броню времени. И сразу изменилось что-то, сместилось. Будто выключили… Почтмейстер стоял хотя и на том же самом поле, но на сегодняшнем, нынешнем - на зеленом, неописуемой красоты Певческом поле среди тысяч и тысяч людей - молодых, старых, - вдохновенно и согласно певших песню:
…Восходит солнце, значит, вечно жив солдат!
Что-то теплилось, резало ладонь, было что-то в руке у него, у Петухова, что-то принес, вынес он из прошлого. Позеленевший, хрупкий, осыпающийся черной окалиной винтовочный патрон. Вот, значит, как расправились с этим мужественным золотистым сплавом годы. Почтмейстер близоруко подносит патрон к глазам, осматривает. Не лежит ли что-то внутри проржавевшего, почерневшего от времени латунного конверта? Старческими, не очень послушными, не очень сильными пальцами он захватывает шершавую, все еще острую пулю, дергает, расшатывает. Пуля поддается, идет, идет… Так и есть! Внутри, в гильзе, желтеет свернутая бумажка. Осторожно, сдерживая дыхание, старик разворачивает ее. Рыжеватые - уж не кровью ли начертаны? - неуклюжие, скачущие буквы. Слабеющей рукой начертаны: «Живые, пойте о нас!» Так вот оно что!
Письмо!… Письмо в завтра. То есть в сегодня. Ну что ж, это по его части. Он не подведет. Доставит. Уже доставил. «Живые, пойте о нас!» Живые, вы слышите?
Тысячи и тысячи людей на Певческом поле, глядя перед собой повлажневшими глазами - словно не в пространство глядели, а во время! - все пели и пели песню, адресованную бойцу.
Солдат, ты слышишь? Встань! Встань и живи!
И казалось, что вот-вот, еще бы капельку, да, капельку любви вложить в эти слова, еще бы крупицу веры - воскурится солдат из-под их ног, из песчаной почвы сизым таким дымком, туманом, что ли. Потом завьется, закрутится пар этот, уплотнится, обретет черты… Откроет солдат глаза, поведет ими. «И как же, - произнесет смущенно, - я долго спал!…» Да, да, еще бы капельку, малую капельку любви, крохотную крупицу веры…
…Посылая весточку другу-современнику, вы - это бывает - от полноты чувств хотите порадовать и человека, который аккуратно и вовремя доставит ваше письмо. И вы пишите тогда прямо на конверте: «Привет почтальону!»
Когда соберетесь однажды написать в Прошлое или в Будущее, если захотите вступить в переписку с собственными воспоминаниями или мечтами и если у вас при этом окажется хорошее настроение, не сочтите за труд, черкните тогда прямо на конверте: «Привет Почтмейстеру!» Ему будет очень приятно.
Читать дальше