Жерар Клейн - Иона

Это был лишь символ, поскольку с такого расстояния снарк не был виден, несмотря на гигантские размеры.

По волновым лучам к снарку устремились металлические стрелы. Четыре ничтожные песчинки. Несколько десятков килограммов железок и редких элементов. Но они были нацелены в жизненные центры биоскона, неся ему смерть, словно легкие стрелы индейцев с кураре на острие.

«Успеет ли снарк почувствовать боль?»

Из глубин безмолвия всплыли и растаяли три чистые, мелодичные ноты, затем еще три и еще три. Мека очнулся от сна, а вернее, от того летаргического состояния, которое заменяет сон в невесомости и мраке. Он резко выпрямился – парить, отдыхая, было легче всего, сжавшись в комок.

– Ришар, – это был голос человека, отвечавшего за миллиарды жизней, – вы были правы. Наша попытка провалилась. Он озверел от ярости и устремился прямо к солнцу.

– Хорошо, – машинально ответил Мека. Он бросил взгляд на цветное пятно, движение которого с такого расстояния было совершенно неощутимым, и понял, что убийство превращается в охоту. Мека ставил на быка. Бык умрет в любом случае, в этом и состояла его роль, но перед смертью он сметет стены арены и вырвется на просторы города. Охотники, идущие вслед за ним, чтобы убить, будут колебаться, ибо каждый их выстрел попадет в толпу, хотя та в любом случае была обречена.

– Ришар, у вас должны быть какие-нибудь идеи. Вы изучили снарков лучше, чем мы. Если он нырнет в глубины солнца, на эвакуацию всей системы остается всего трое суток.

– Маловато.

– Быть может, вам еще удастся подчинить его себе. Ваша цена – наша цена. Я понимаю, что все выглядит невозможным, что мы вели себя по отношению к вам некрасиво. Мы признаем, что были не правы. Ришар, если хотите, мы явимся к вам и принесем свои извинения.

– Лучше принесите их снарку.

– Ришар!

– Иногда я приручал снарков. Но не всегда мне это удавалось. С разъяренными снарками я дела не имел.

– Можете попробовать.

– Вам известно, что это значит? Я должен приблизиться к нему. Должен проникнуть в него, попытаться войти с ним в контакт, наладить общение. Вы же в прошлый раз так заботились о моей жизни, о моем тихом, безбедном житье-бытье.

– Знаю, – голос вдруг сделался плаксивым.

– Ничем не могу помочь. Любая попытка ничего не даст.

Лучше начать эвакуацию немедленно. Займитесь двумя мирами, которые расположены ближе к солнцу. Быть может, вам удастся спасти одного из тысячи – Вы отказываетесь?

– Нет. Я просто указываю границы своих возможностей.

Весьма сожалею, что так случилось.

Мека отключил связь. Он обнаженным плавал в центре сферического помещения, где обычно отдыхал. По серым стенам пробегали едва заметные сполохи. Он казался себе мерзлым, изъеденным порами метеоритом, путешествующим между галактиками. Будь у него хоть один шанс на миллион, он сделал бы попытку. Он предвидел, что произойдет. Масса снарка была такова, что при передвижении в системе с громадной скоростью он вызовет возмущения в орбитах планет.

Континенты сотрясут невиданные землетрясения, базальтовые платформы материков станут ходить ходуном, будто студень, океаны сожмутся в тугой комок, чтобы вдруг разжаться подобно пружине. А когда снарк, как гигантский мотылек, коснется солнечной атмосферы, а затем и нырнет в глубины раскаленного шара, из того выплеснется невероятное количество плазмы.

Несколько недель солнце будет излучать втрое или вчетверо больше энергии, чем обычно, а потом снова вернется к состоянию своего яростного покоя. Соответственно и на ближайших планетах температура подскочит вдвое или втрое.

Он снова вглядывался в лица и вслушивался в ропот голосов. Кадры мелькали с такой скоростью, что лица сливались в одно. Здесь, защищенные от времени и пространства, они не менялись и не исчезали. Его громадная фототека была вместилищем душ. Крот Ришар Мека запасся кормом на долгую зиму.

Бег толпы прекратился, когда снова возникло улыбающееся лицо с рядом чуть неровных зубов.

И тут же волна забытых, а может, и никогда не волновавших вопросов затопила Мека. Как ее зовут, где она живет, сколько ей лет, кто ее друзья, что она делает?

«Не знаю. Номер кода понятен только машине. Значит, не понятен мне. Не исключено, сейчас она морщинистая старуха, потрепанная жизнью и уставшая от нее». Нельзя сказать, что он не любил стариков. В его картотеке их было великое множество. Просто объемная фотография никогда не стареет.

Мысль об относительности бытия вдруг поразила его, словно в мире невесомости вдруг возникла, пригвоздила его к месту земная сила тяжести. Быть может, она жила на одном из миров этой системы. Быть может, именно ей, а не ее образу, не фотографии, не вечному носителю символа грозила реальная опасность, именно ей, ее непреходящей улыбке. Покой в его душе мгновенно сменился страданием, и он вдруг отчетливо понял, что ему надлежит делать и почему он коллекционировал лица.