Гарри Тертлдав - Одюбон в Атлантиде

«Ну конечно, — подумал он. — Мы ведь с Гаррисом тоже здесь. И масляные дрозды на ужин нам нравятся не меньше, чем лисицам».

Ярко-зеленое пятно на стволе молодой сосенки привлекло его внимание, когда он проезжал мимо. Сперва Одюбон решил было, что это какой-то странный местный гриб, выросший на деревце. Но это пятно, хотя и очень медленно, перемещалось.

— Огуречный слизень! — воскликнул Гаррис.

Слизень действительно был размером почти с огурец, хотя Одюбон и поостерегся бы съесть что-либо угодно с такой радужной окраской. Пусть это оказалось и не птицей или живородящим четвероногим, но художник все же спешился и зарисовал слизня. Как-никак для натуралистов это диковина — ведь очень немногие из его коллег добирались до прохладных и влажных предгорий, где обитали слизни. Пошевеливая глазами на стебельках, тот скользил по стволу, оставляя за собой полоску слизи шириной с большой палец.

— Как знать, может, нам еще попадутся улитки размером с твой кулак, — обнадежил Гаррис.

— Жаль, что у нас нет чесночного масла.

Огуречного слизня Одюбон мог нарисовать, a escargots [16] Улитки (фр.). очень любил есть. Гаррис, обитатель Террановы до мозга костей, при этих словах брезгливо скривился. Одюбон лишь рассмеялся.

Друзья двинулись дальше. Тропы, по которым они ехали, явно проложили не люди — дорожки были извилистыми и часто возвращали путешественников на одно и то же место. Всякий раз, когда они выезжали на открытое пространство, Одюбон всматривался в травянистые поляны с нетерпеливой надеждой. Как страстно желал он увидеть там крякунов — щиплющих травку или нежную листву с молодых деревьев! И как оказывался разочарован вновь и вновь!

— Быть может, это действительно был последний крякун в этой части Атлантиды, — скорбно проговорил он, когда они с Гаррисом как-то вечером разбили лагерь. — А может, и вообще последний крякун в Атлантиде.

— Вполне вероятно, — ответил Гаррис. Одюбон, поджаривавший над огнем ножку масляного дрозда, возмущенно посмотрел на друга — тот мог хотя бы посочувствовать. Но Гаррис продолжил: — Мы зашли слишком далеко и сделали слишком много, чтобы так легко сдаться, верно?

— Да, — согласился Одюбон. — Ты совершенно прав.

В этой девственной атлантийской глуши иными были не только запахи, но и звуки. Огромные лягушки самозабвенно призывали подруг, выводя рулады на целую октаву ниже, чем даже лягушки-быки с Террановы, не говоря уже о гораздо более мелких европейских лягушках. Когда Одюбон упомянул об этом, Гаррис спросил:

— Полагаю, ты снова сожалеешь об отсутствии чесночного масла?

— Теперь, когда ты заговорил об этом, да, — невозмутимо ответил художник. Гаррис вновь скривился.

Большие зеленые кузнечики размером почти с мышь оказались более шумными, чем могли бы быть грызуны, хотя некоторые из их скрипучих звуков воспринимались как очень похожие на мышиные. Но все же характерное стрекотание подтверждало их принадлежность к насекомым. Они создавали фоновый шум, более заметный, когда он внезапно прекращался, чем когда раздавался.

Одюбон слышал такие птичьи трели, какие и вообразить не мог. Некоторые из этих певцов наверняка еще не были известны науке. Если бы ему удалось подстрелить одного из них, сделать эскиз и изобразить в цвете, привезти типичный экземпляр… Художник добыл нескольких славок и зябликов, но все они, насколько он мог судить, принадлежали к уже описанным видам.

А потом, где-то вдалеке, он услышал клекот краснохохолкового орла. Одюбон остановил лошадь и указал на север.

— Мы едем туда, — заявил он тоном, не терпящим возражений. Тем не менее Гаррис возразил:

— До этого места несколько миль, Джон. У нас нет никакой надежды отыскать его, и в любом случае, когда мы туда доберемся, орла там все равно уже не будет.

— Мы едем на север, — повторил Одюбон, словно не услышав друга. — Орел может улететь, а крякуны, если они где-то поблизости, не улетят. Потому что не могут летать.

— Если. — Гаррис заключил целое море сомнений в одно короткое слово.

— Ты сам сказал: мы зашли слишком далеко и сделали слишком много, чтобы так легко отказаться от надежды. — Если Одюбон и не повторил фразу Гарриса в точности, то предпочел бы, чтобы ему не указывали на это. У Гарриса хватило здравого смысла, чтобы понять.

Продвигаться на север оказалось не легче, чем в любом ином направлении. Одюбон ругался на английском, французском, а иногда и на испанском, когда звериные тропки начинали петлять и сбивали их с пути. Орел, крикнув один раз, с тех пор молчал, потому художник не знал, сколько еще им надо проехать. «Может быть, он убил новую добычу и сейчас кормится», — подумал Одюбон. Для его целей сошел бы и только что убитый крякун.