Гарри Тертлдав - Одюбон в Атлантиде

Речной пароход «Август Цезарь» с величайшей осторожностью приблизился к причалу в Новом Орлеане. Обнаженные по пояс темнокожие портовые рабочие подхватили брошенные с корабля тросы и закрепили их на берегу. Несколько раз протяжно и радостно прогудел паровой свисток, извещая мир о прибытии судна. Затем из труб прекратил валить черный дым — механики остановили машину.

Палуба под ногами Джона Одюбона перестала дрожать. Мысленно он облегченно выдохнул, потому что, несмотря на все время, проведенное на борту кораблей и лодок, Одюбон не был хорошим моряком и знал, что никогда им не станет, — желудок мог подвести его даже в самую слабую качку. Одюбон вздохнул, потому что ему предстояло долгое морское путешествие. Эдвард Гаррис поднялся на палубу и встал рядом с ним.

— Итак, друг мой, мы в начале пути, — сказал он.

— Совершенно верно. И мы должны сделать то, что не было сделано, пока это еще можно сделать. — Одюбон всегда воодушевлялся, когда думал о цели, а не о средствах, с помощью которых собирался ее достичь. По-английски он говорил свободно, но обильно расцвечивал речь французскими словами, поскольку это был его родной язык. Крупный мужчина ростом в пять футов и десять дюймов, он зачесывал назад седые, до плеч, волосы. Пышные бакенбарды окаймляли вытянутое лицо с крупным носом. Даже без акцента, Одюбон говорил бы менее разборчиво, чем ему хотелось бы, потому что по возрасту был ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, и у него осталось лишь несколько зубов. — Вскоре, Эд, или крякуны исчезнут с лица земли, или я.

Он в нетерпении дожидался, когда опустят сходни, и тотчас торопливо сошел с «Августа Цезаря» на сушу — точнее, на ту более или менее сухую поверхность, которую мог предложить Новый Орлеан.

Мужчины и женщины всех цветов кожи, облаченные во что только можно — от лохмотьев до сюртуков и юбок с большими кринолинами, — толпились на грязных, покрытых лужами улицах. Разговоры, шутки и проклятия раздавались на испанском, французском и английском, а также на любой мыслимой смеси этих языков. Английский звучал гораздо чаще, чем лет тридцать назад, когда Одюбон впервые оказался в Новом Орлеане. Тогда это был французский город, где испанские доны старались закрепиться всеми возможными способами. Но времена меняются. Одюбону это было прекрасно известно.

Неподалеку от cabildo [2] Городской совет, муниципалитет (исп.). стояло кирпичное здание, в котором располагалась контора судоходной компании «Бартлетт лайн». Одюбон вошел туда, ведя за собой Эдварда Гарриса. Клерк за стойкой вежливо кивнул.

— Добрый день, господа, — сказал он по-английски. Поколение назад приветствие наверняка прозвучало бы на французском. — Чем могу услужить вам?

— Я хочу приобрести билеты до Атлантиды для нас двоих, — ответил Одюбон.

— Конечно, сэр. — Клерк и глазом не моргнул. — «Орлеанская дева» отплывает в Нью-Марсель и Авалон на западном побережье через… позвольте взглянуть… пять дней. Но если вы подождете еще неделю, то сможете забронировать каюты на «Королеве морей», отбывающей на восток. По пути она зайдет в Сен-Августин, Сен-Дени и Ганновер, а далее направится в Лондон.

— Мы столь же легко сможем добраться до внутренней части острова и с восточного побережья, — заметил Гаррис.

— Согласен, — кивнул Одюбон. — Но нам придется дольше ждать судна, отправляющегося на восток, плавание затянется, к тому же я ни в коем случае не хочу останавливаться в Ганновере. В столице у меня очень много друзей, которые из самых лучших побуждений вовлекут нас в вихрь светской жизни, и, чтобы вырываться из него, потребуются недели. Значит, выбираем «Орлеанскую деву».

— Вы не пожалеете, сэр. Это прекрасный корабль, — подтвердил клерк с профессиональным энтузиазмом. Взяв книжечку с бланками билетов, он макнул перо в чернильницу. — На чьи имена выписать билеты?

— Я Джон Джеймс Одюбон. Со мной путешествует мой друг и коллега мистер Эдвард Гаррис.

— Одюбон? — Перо клерка замерло, он поднял взгляд, лицо его просияло. — Тот самый Одюбон? Художник? Натуралист?

Одюбон и Гаррис обменялись едва заметными улыбками. Одюбону всегда доставляло удовольствие, когда его узнавали, — он любил себя достаточно сильно, чтобы страстно желать напоминаний о том, что другие тоже его любят. Повернувшись к клерку, он постарался сделать улыбку скромной: