Гарри Тертлдав - Одюбон в Атлантиде

— Однако ты в это не веришь, — сказал Одюбон.

— Пожалуй, нет, — согласился Коутс. — Каждый автор думает, что написал великий атлантийский роман, — если только он не родом из Террановы или Англии. А иногда даже в этом случае. У мистера Хоторна шансы выше, чем у некоторых — я бы даже сказал, чем у большинства, — но не намного.

— А как называется роман? — поинтересовался Гаррис.

— «Кровавое клеймо». Неплохое название, раз даже я это признаю, — а я признаю, потому что оно мое. Хоторн предлагал «Берега другого моря». — Коутс зевнул, словно желая показать, что по части наименований авторы просто безнадежны. Затем, указав на Одюбона, заявил: — Я бы и твои книги называл как-нибудь иначе, если бы они не выходили еще в Англии и Терранове. Скажем, «Птицы и зверушки». Кто вообще помнит, что значит «четвероногие», не говоря уже о «живородящих»?

— Мои книги неплохо продаются и под теми названиями, которые дал им я, — возразил Одюбон.

— Конечно, неплохо, но могли бы и гораздо лучше. Я бы сделал тебя большим автором. — Коутс был из тех, кто всегда преследует корыстные цели. Сделав Одюбона «большим автором» — он произнес эти слова медленно и любовно, — он смог бы заработать больше.

— А я знаю, почему местные не могут отличить четвероногое от ямы в земле, — сообщил Гаррис. — В Атлантиде, пока ее не открыли, их почти и не было. Как в Ирландии нет змей, так и здесь нет… — он ухмыльнулся, — зверушек.

— Нет живородящих четвероногих. — Одюбон выпил уже достаточно, чтобы им овладело стремление к точности, — но еще не так много, чтобы оказаться не в состоянии произнести слово «живородящие». — Здесь в изобилии водятся ящерицы, черепахи, лягушки, жабы и саламандры… и змеи, разумеется, хотя у змей нет четырех ног, а потому и четвероногости, — с гордостью завершил он.

— Само собой, у змей нет ног, — фыркнул Гаррис.

— Ну, зато теперь у нас всякого зверья хватает, — сказал Коутс. — Какого угодно, от мышей до лосей. Каких-то мы завезли, другие сами завелись. Попробуйте-ка помешать мышам и крысам пробираться на корабли. Да-да, валяйте, пробуйте. И удачи вам, потому что она вам понадобится.

— И сколько местных видов из-за этого исчезло? — спросил Одюбон.

— Понятия не имею, — ответил Коутс. — По мне, так поздновато теперь об этом беспокоиться, разве нет?

— Надеюсь, что нет, — проговорил Одюбон. — Надеюсь, еще не поздно для них. И не поздно для меня. — Он отпил вина. —

И я знаю, какое живородящее существо нанесло здесь самый большой ущерб.

— Крысы? — осведомился Коутс.

— Спорим, что куницы? — предложил Гаррис.

Одюбон по очереди покачал головой в сторону каждого из них, затем ткнул пальцем себе в грудь:

— Человек.

Они выехали из Авалона три дня спустя. Часть этого времени Одюбон потратил на покупку лошадей и сбруи; и о нем не жалел. Остальное провел с Гордоном Коутсом, встречаясь с подписчиками и потенциальными подписчиками на его книги, и этого времени ему было жаль. Одюбон оказался более способным в делах, чем большинство его коллег-художников, и обычно не тяготился необходимостью радовать уже имеющихся заказчиков и привлекать новых. Если никто не покупает твои картины, у тебя чертовски много времени, чтобы рисовать новые. В молодости Одюбон испробовал себя в нескольких других профессиях, возненавидел их все и не преуспел ни в одной. И теперь отлично понимал, как ему повезло, что он может зарабатывать на жизнь, занимаясь любимым делом, и как много труда уходит на то, что другие называют везением.

К облегчению Одюбона, ему удалось исчезнуть из города, избежав заказов на портреты. Еще до отплытия из Нового Орлеана он ощущал за спиной горячее дыхание времени. Художник чувствовал, что стареет, слабеет, становится более немощным. Пройдет еще несколько лет, быть может всего год или два, и ему уже не хватит сил и энергии для путешествия по диким местам Центральной Атлантиды. А даже если и хватит, то уже может не остаться уток, которых он хочет нарисовать.

«Да я и сейчас могу их не найти». Эта мысль жгла его, подобно кислоте. Мысленным взором он постоянно видел какого-нибудь охотника или лесоруба с ружьем…

Выехав из Авалона, Одюбон вполне мог бы вообразить, что путешествует по сельской местности где-нибудь во Франции или Англии. Только фермы здесь крупнее, чем в Европе, а луга между ними — шире. То была недавно заселенная земля, ее не возделывали столетиями или даже тысячелетиями. Но растения на полях — пшеница, ячмень, кукуруза, картофель — или европейские, или привезены из Террановы и давно привычные в Старом Свете. Фруктовые деревья были родом из Европы; орехи опять-таки из Европы и Террановы. Лишь редкие островки секвойи и местных сосен напоминали о том, что до Гесперийского залива всего несколько миль на запад.