Вячеслав Курдицкий: «На суше и на море» - 81. Фантастика

Степь походила на огромное расписное блюдо хлебосольного великана, ждущего гостей на пиршество. Она сверкала яркой зеленью, вызывая озорное желание побежать босиком куда глаза глядят. Она дарила многоцветьем розоватого, лилового, палевого, алого, фиолетового. Кое-где поблескивали солнечные пролысинки песка. И на этом фоне особенно заметными были ярко-красные брызги ранних тюльпанов.

— Послушай, — сказал Давид, — тюльпаны только-только начинаются. Не понапрасну ли ты, парень, ноги бьешь? Мое Капище никуда не денется, а вот ты рискуешь пустой номер вытянуть.

— Это почему же? — отозвался Ашир. — Прогулка по весенней степи — разве плохо? А о тюльпанах не беспокойся. Это не простые тюльпаны. Они круглый год цветут.

— Какие же? Золотые, что ли? — иронически усмехнулся Давид.

— Наступит время — и узнаем, — спокойно отозвался Ашир. — Ради этого и идем…

— Ну, пожалуй, ты, а не я, — ворчливо восстановил статус-кво Давид, — у меня дело поважнее. — Он подстегнул хворостиной верблюда. — Шагай, шагай, брат мой голенастый! — Он прислушался к сухому костяному стуку, посмотрел по сторонам и удивленно воскликнул: — Нет, ты погляди, что они вытворяют!

На свободном от травы пятачке, как на ринге, шел черепаший бой. Противники разбегались, сшибались острыми краями панцирей, расползались в разные стороны и опять устремлялись в лобовую атаку. Все это — молча, деловито-сосредоточенно.

— Обычное дело, — заметил Ашир. — Весна. То, что каракалы песни поют в саксаульниках, тебя не удивляет. А черепаха, что, по-твоему, не живое существо?

— Камешки… камешки живые! — вдруг воскликнул Давид. — Гляди, покатились!

Ашир подошел, поднял.

— Это не камешки, а потомки наших дуэлянтов. На ладони Ашира беспокойно сновала игрушечная — с грецкий орех — черепашка. Она не очень-то стремилась прятать голову и лапы: ей хотелось, видно, поскорее очутиться опять на земле. Давид потрогал ее. Панцирь был совсем мягким, потому, наверное, черепашка и не полагалась на его защиту.

— Отпусти кроху, — попросил Давид. — Ишь мелюзга нервничает.

Ашир опустил черепашку на землю, и она вперевалку покатилась в траву — прятаться и наедаться. А верблюд тем временем забрался в сизо-голубые с желтизной заросли янтака и блаженствовал там.

Нежнейшим запахом цветущего кандыма был насыщен воздух. Степная акация развесила черно-фиолетовые соцветия на поникших ветвях — издали одинокое деревце можно было принять за бьющий из бархана причудливый гейзер, замерший на мгновение. Очень далеко, почти у самого горизонта, перемещались две точки. Ашир был убежден, что видит двух всадников — мужчину и женщину. А может, так оно и было: в Каракумах предметы как бы излучают собственный свет и глаз человека обретает способность дальновидения.

— Чудные дела творятся, — вздохнул Ашир. — Сколько ошеломляющей красоты под небом синим, а мы, как кроты, сидим в каменных мешках, радуемся, что вода из крана течет. Вроде и земли на свете нет, лишь камень и гудрон.

— Что, на травку потянуло? — ехидно осведомился Давид. — На подножный, так сказать, корм? Рекомендую отречься от сей ущербной философии.

— При чем тут ущербность? — с досадой прервал его Ашир. — Разве мы не обособились от породившей нас природы? Да что далеко ходить! Помню, мать первые ботинки купила, когда мне десять лет исполнилось: трудно было после войны. Я все норовил надеть их, а прадед сердился: «Босиком ходи, босиком! Родная земля силу свою, дух и соки человеку дает — болеть не будешь, до ста лет доживешь».

— Сам-то он до ста лет дожил?

— До ста девяти.

— Впечатляющий возраст! — кивнул Давид, подумал и добавил менторским тоном: — Все равно мы не можем ждать милостей у природы. Силой должны их взять. Человек покоряет старушку планету, поскольку он венец природы и высший ее продукт. Это, брат, аксиома, а ведь еще и бионикой занимаешься! Шел бы ты в колхозные пасечники. Вывез пчелок на волю — и любуйся себе природой.

— Сухарь ты, Дэви, — сказал Ашир. — Черствый и неинтересный человек.