Александр Етоев - Человек из паутины

Говорят же, не пожелай вступить в дерьмо ближнему своему, сам в него попадешь. Вот и Колька, только он упомянул про дерьмо, как сам же в него и вляпался. То самое, что за полчаса перед этим вывалилось из профессорского контейнера.

- Суки! - обиженно сказал Колька. - Совсем очкарики оборзели - срут где хотят. - Он пошаркал подошвой по тротуару, кое-как почистил ее о траву газона, с горя плюнул в невидимого засранца и сердито зашагал дальше.

Положу на алтарь

Я любви инвентарь...

- тихонько напевал Карл, выглядывая из-за стеблей травы, разросшейся в скверике перед корпусом. Оставалось ему немного - пересечь больничный проезд и одолеть каменную ограду. А уж там, на территории ИНЕБОЛа, он как-нибудь сообразит что к чему. Машин он не особо боялся, людей тоже, больше его волновали птицы - придурочные больничные воробьи и наглые, разъевшиеся вороны, хозяева окрестных помоек.

Карл допел песенку до конца и решился на последний бросок. Проезд он пересек бодро, правда, ближе к каменному бордюру, отделявшему тротуар от улицы, пришлось несколько сбавить темп - какой-то злобного вида парень, вонючий и играющий желваками, появился неизвестно откуда и прошмыгнул в дверцу возле ворот, где размещалась институтская вахта.

Дождавшись, когда улица успокоится, Карл выбрался на узенький тротуар и, ловко перебирая лапами, направился к высокой ограде.

Волна вони нахлынула на него внезапно, когда он уже готовился к восхождению и привычно разминал лапы. Последнее, что он увидел, перед тем как провалиться в тартарары, - это облепленную вонючей дрянью подошву, загородившую от него полнеба.

Глава 14. Семен Семеныч взбунтовался

- Что, Ванёк, любовь с первого взгляда? - Левым ленивым глазом Алик ел усталого Ванечку, правый уперев в щель между сетчатой кольчужкой кровати и штопаным, в разводах матрасом. Рука его, утопленная по локоть, шарила в тайниках лежанки. - Нет, Ваня, эта краля не про тебя. Думаешь, ты ей нужен такой? - Он морщил свой коричневый лоб и продолжал сосредоточенно шарить. Был же, ведь точно был. Не мог же я во сне его выжрать. - Он вдруг замер, и лицо его просветлело. - Ну, мудило, ну, я даю. Сам же его в тумбочку положил, вместе с презервативами и расческой. - Алик быстро распахнул тумбочку и извлек из нее флакон с жидкостью изумрудного цвета. - Он, родимый. Лосьон "Огуречный", как заказывали. - Негр Алик отвернул пробку, поднес к носу прямоугольный флакон и расплылся в мавританской улыбке. Самое поганое, когда выпил, - это вовремя не догнать. Пути не будет. Так папаня мой говорил, покойник. Крепкий был мужик, мой папаня, кочегаром в кочегарке работал. Поллитровку из горла выпивал, а вместо закуси ноль-восемь портвейна. А как-то выжрал две бутылки водяры, чувствует - не догнал, надо третью. А маманя ему полотенцем по харе. Так и не дала больше выпить. Он обиделся, в сортире заперся, там и помер, царство ему небесное. Восемьдесят лет мужику было. В кочегарке работал... - Алик хлюпнул набрякшим носом и расплескал по стаканам жидкость. - Давай, не чокаясь, за папаню! Типа, помянем старика.

Ванечке было уже всё по фигу - за папаню, маманю, за черта лысого. Он лежал на развороченной койке, следя за тем, как его рука берет, словно чужая, стакан, подносит стакан ко рту, и пенистая зеленая гадость обжигает ему язык и нёбо.

Вполголоса они затянули про кочегара, дошли до места про ногу и колосник, забыли, о чем там дальше, запели песню по новой, затем допили огуречный лосьон и поняли, что нужна добавка, поэтому, держась друг за друга, одолели дверной проём и так же дружно выбрались в коридор.

Времени было начало пятого, почти половина. Мягкий больничный свет освещал сирую линолеумную пустыню, соревнуясь со светом утра, льющимся из дальних западин сквозь закрашенные квадраты окон. В коридоре не было ни души. За столиком дежурной сестры среди разложенных аккуратно бланков лежала книга "Роковая любовь", сочинение Гортензии Тилибаер. На обложке среди вороха роз сражались два обнаженных тела: мужское, мускулистое сверху, и длинноногое, бархатное - под ним. Главный участок схватки - ниже пояса и выше коленей - был стыдливо прикрыт цветами.

Ванечка посмотрел на книгу, и в душе его шевельнулась грусть. Он представил, как пальцы Машеньки перелистывают замусоленные страницы, как ее коричневые глаза спускаются по ступенькам строчек. Он готов был отпустить грехи пошлости всем этим Гортензиям, Розомундам с их "шорохами густых ресниц" и "сахаром полуночных поцелуев".