Ян Вайсс - В стране наших внуков

Женщина села. Лицо ее приняло спокойное и выжидательное выражение. После нее снова заговорила старший врач, пани Шипурватти:

— Вернемся к ребенку. На нашем консилиуме раздался голос за то, чтобы от нас исходило предложение о безболезненном усыплении ребенка. (По аудитории, подобно электрической искре, пронеслось волнение.) Я сообщаю вам об этом только для полноты отчета, так как данное предложение моментально было отклонено. Его автор говорил, что, дескать, общество не может взять на себя ответственность за воспитание человека, который один среди всех будет несчастным…

Поднялась буря негодования:

— А кто же говорит, что он должен быть несчастным?

— Мы дадим ему все блага мира!

— Он будет иметь все остальное, так что глаза не понадобятся ему!

— Он так полно будет воспринимать жизнь другими органами чувств, что будет вполне счастлив!

— Он будет видеть посредством музыки, через вкус и запах…

— И руками!

— Мы научим его работать — в этом вся мудрость и счастье жизни!

— А что, если скрыть от него, что он слепой? — высказал кто-то несмело свою мысль, но никто не поддержал ее, настолько она была нелепа, и голос сразу же замолк. Старший врач пани Шипурватти продолжала свою речь: — Все дефекты зрения, как вам известно, можно излечить. Мне кажется, в нашем обществе уже не найдется человека; слепого на оба глаза. В прежнее время было так много незрячих, что для них устраивались специальные приюты. На улице такого человека сопровождала собака, его печальным отличительным знаком была белая палка. Теперь не существует приютов, в которых слепой мог бы жить вместе с подобно ему обиженными судьбой. Итак, что же делать с ребенком? Что предпринять немедленно, прежде чем о нем будет вынесено окончательное решение? Вот он лежит здесь — вы все его видели. Он здоров, просто поразительно — он еще ни разу не заплакал; это тоже говорит о его хорошем состоянии, если принять во внимание, как он провел ночь. Но он будет плакать, он должен плакать — так уж изъясняются младенцы…

— К чему эти длинные разговоры, — раздался голос матери с белой прядью волос в черных кудрях. — Я беру его к себе.

Но тут поднялись и другие матери. Аудитория зашумела голосами:

— Дайте его мне! У меня только один…

— Нас восемь — ему будет весело…

— Я буду любить его, как своего собственного…

— Я дам ему все, даже собственные глаза…

— А я… — воскликнула еще одна, но не договорила и побежала к кроватке, видя, что и другие матери устремились туда. Их было много, а ребенок один; к нему тянулось столько рук, посягавших на его безопасность! Пани Шипурватти преградила матерям дорогу.

— Ребенку нужна мать, но только одна мать, — сказала она. — Так кто же из вас?

— Я! — закричала пани Гана, протолкавшись вперед почти к самой кроватке. — Прошу вас, выслушайте меня!

— Я знаю, что вы хотите сказать! — поддержала ее пани Шипурватти. — Вы правы!

— Доктор Шипурватти, — возбужденно начала пани Гана, — вы ведь знаете моего ребенка, или, правильнее, моего бывшего ребенка! Я отдала его женщине, у которой не было детей! Вы хвалили меня за этот подарок, но в моем сердце образовалась пустота, трилистник разорван, ему не хватает одного листочка! Я прошу, очень прошу вас, отдайте мне этот бутончик, хотя бы только потому, что и я умела отдать…

— Действительно, ни у кого нет на него такого права, как у вас, — ни минуты не раздумывая, ласково сказала старший врач. — Мы дадим его вам…

Жепщины вполне согласились с этим решением.

Но вдруг вперед протолкалась пани Бедржишка и бросилась прямо к кроватке. И, прежде чем кто-либо смог помешать ей, она схватила ребенка на руки.

— Он мой! — сказала она твердо. — С этим условием я возвращаю Ганичку на ее место! — И она высоко подняла барахтающегося младенца.

— Мальчонка улыбнулся! — воскликнула в восхищении одна из матерей, а за ней стали восхищаться и остальные.

— Он машет лапочками, смотрите!

— Смеется. Он смеется — и ручками, и ножками!

— Ничего не видит, и все же ему весело!

— Ему нравится, когда его поднимают вверх — ему это приятно…

— Дайте же мне его на минутку…

Ребенок переходил с рук на руки. Каждой матери хотелось хоть минутку подержать его, приласкать, назвать теми нежными и бессмысленными именами, которыми матери любовно величают собственных малышей. Пани Бедржишка стояла с чуть приподнятыми руками, напряженно наблюдая, как ребенок то приближался, то удалялся на волнах объятий. Неожиданно к ней бросилась Гана и заплакала от счастья. Она спрятала у нее на плече лицо, чтобы никто не видел ее рыданий. Она чувствовала, что. наверное, выглядит сейчас безобразной, еще более безобразной, чем ее всхлипывающие малютки. С детства она ни разу не плакала и даже не представляла, что и взрослые могут плакать, что это приходит само собой, если в их жизнь врывается счастье, кажущееся непереносимым.