Николай Гацунаев - Экспресс «Надежда» (Сборник)

Кофепитие пришлось отложить.

— Центр на связи, — сообщил Крейн. — Соединяю?

— Конечно, — Плэйтон глазами указал Дитриху на дверь в приемную и включил динамик. Рядового словно ветром сдуло. — Плэйтон на связи.

— Хеллоу, Ричард! — зарокотал в кабинете бархатистый генеральский бас. — Как там у вас дела?

— Идут, — осторожно ответил Плэйтон.

— Медленно идут, старина. Слишком медленно. Не воображайте, что вы на пикнике. Где результаты?

— Результаты будут, господин генерал.

— Что вы там бормочете, Дик? — судя по благодушному тону, отсутствие результатов не очень тревожило генерала. Он явно играл в строгое начальство, работал на публику. Следующая фраза подтвердила догадку Плэйтона. — У меня тут кабинет полон журналистов. Что им ответить? Выручайте, дружище.

«Дружище!..» Плэйтон саркастически усмехнулся. Когда-то, еще в военной академии, они действительно были накоротке. Но с той поры утекло много воды. Лилась она явно не на мельницу Плэйтона, и чаще всего виноват в этом был Розенблюм.

После академии тот окопался в Министерстве национальной обороны, вначале в интендантских службах, а позднее — в департаменте оборонной индустрии. Какое-то время отношения между ними оставались прежними, но потом Розенблюм круто пошел в гору, стал генералом, возглавил департамент, и связи между ними оборвались сами собой. Поначалу Плэйтон не придавал этому значения, но последовавшая затем полоса служебных неприятностей заставила его призадуматься. Неприятности следовали одна за другой, простым совпадением это быть не могло, и, наведя кое-какие справки, он без труда установил, что источником и первопричиной их является не кто иной, как генерал Розенблюм. Собственно, удивляться тут было нечему: еще в академии непомерное честолюбие сочеталось в Розенблюме с такой чудовищной завистливостью, что малейший успех у кого бы то ни было воспринимался им чуть ли не как личное оскорбление, и он, не гнушаясь никакими средствами, пакостил всем, кому только мог. Плэйтон счел ниже своего достоинства выяснять отношения с Розенблюмом, но взял за правило при каждом удобном случае ставить его в дурацкое положение безобидными на первый взгляд репликами, истинный смысл которых приводил генерала в состояние, близкое к истерике.

— Скажите им, что работы ведутся полным ходом, Джек, — снова усмехнулся Плэйтон на этот раз не без злорадства. — В ближайшее время мы разгадаем эту чертову головоломку.

Ответная фамильярность явно не пришлась по вкусу на другом конце провода. Толстяк Розенблюм и в академии не блистал юмором, а, судя по теперешней реакции, генеральский чин вовсе лишил его этого чувства.

— Нам не до шуток, полковник Плэйтон! — раздраженно забубнил генерал. — Налогоплательщики хотят знать, что там у вас происходит. Имеют на это право.

Налогоплательщики! Плэйтон почувствовал, как утихшее было раздражение вновь заполняет все его существо. Конечно, налогоплательщики! Кто же еще? Только о них и печется генерал Розенблюм!

Плэйтон отчетливо представил себе заплывшую салом уродливую фигуру своего бывшего однокашника. В академии Розенблюма называли крысой. За глаза, разумеется, но Розенблюм это знал.

— Вы что — оглохли, полковник?

— Слышу. — Плэйтон набрал полные легкие воздуха, медленно выдохнул сквозь сжатые губы. — Я тоже плачу налоги, господин генерал. И не меньше других хочу знать, что здесь происходит.

— Ну так действуйте! — генерал явно терял самообладание. — Что вам мешает?

— Крысы! — Плэйтона колотила нервная дрожь, но он сдерживал себя и старался говорить спокойно. — Великое множество вонючих разъевшихся крыс!

— Истребите их к дьяволу! — взорвался Розенблюм. — И по-настоящему беритесь за дело! Вы меня поняли?

— Да, господин генерал. Истребить крыс и взяться за дело.

— У меня все! — Розенблюм, видимо, спохватился и сбавил тон. — Ближайшие час-полтора не отлучайтесь из кабинета.

«Ясно, — Плэйтон не испытывал ни тревоги, ни раскаяния. — Предстоит разнос. Уж чего-чего, а крыс Розенблюм не простит». Он выключил динамик и достал из кармана пачку сигарет. Пачка оказалась пустой. Он скомкал ее и швырнул в корзину для бумаг.

Если бы и с прошлым можно было вот так же: скомкал, швырнул, забыл. И распечатал новую пачку, в которой каждая сигарета — день твоей жизни. Наверняка сто раз подумаешь, прежде чем решить, где, как и когда ее закурить. И уж в этой новой жизни он бы ни за что не дал Элен уйти к другому.