Илья Фальковский - Двадцать шестой

У пиццерии мы остановились и затерялись в толпе. Мы кинули жребий, и он пал на меня, мы обнялись на проощание, но Шура не очень расстроился, он уже познакомился с симпатичной негритянкой-травести, и договорился пойти с ней на дискотеку, я подожду до утра, сказал он, но какая-то неуверенность померещилась мне в его глазах, я знал, что мысли его уже далеко, пройдет пара часов, он и вовсе забудет меня, паспорт его был испещрен визами далеких друг от друга государств, а душа переполнена людьми, которым не ужиться в одной крохотно-короткой коробке человеческй памяти. Затем вместе с другими счастливчиками я зашел в квартиру - принарядиться, переодеться, привести себя в порядок.

Наконец, мы вышли из дома и пошли вперед навстречу свободе, мы шли молча, торжественно, один за другим. Нас было двадцать пять педерастов, черных и белых, с походкой женщин и с походкой мужчин, в роскошных платьях и меховых манто или узких кожаных брюках и тесных водолазках, мы шли вперед. Мы молчали, но дущи наши пели, пели, ветер дул все сильнее, мы шли навстречу морю, волны становились все выше, кит раскрывал своб пасть, чтобы поглотить Иова. Но мы еще не знали этого, нам надо было пройти через весь город и дойти до берега, чтобы затем повернуть на Хаустон-стрит, улицу галерей и видео-залов и совершить круг. На голове каждого из нас был венок из цветов, мы сплели их друг другу. Нас было двадцать пять. Но тогда, именно тогда, на пути к свободе, я почувствовал, осознал - произошла ошибка, нас, наверное, обманули, подставили. Среди нас был чужой. Двадцать шестой незримо затесался в наши ряды, затерялся среди нас, растворился в шеренге. Двадцать шестой. Мы, двадцать пять педерастов, вышагивали марш под аплодисменты зрителей, вспышки камер и голоса телекомментаторов, но двадцать шестой не отставая, глумился над нами, чеканя каблуками чечетку подъебки... И я сразу же понял, в чем дело. Почему я почуял его, почему распознал. Чужак двадцать шестой, чудак двадцать шестой, чувак двадцать шестой не был мужчиной. Это была женщина, чувиха, обманно принявшая мужское обличье. Тщкетно я пытался его вычислить, вращал головой туда, сюда, чуял его, вернее, точнее, ее дыхание у себя за спиной, "хаау, хаау," - дышал он мне уже в самое ухо, мы, двадцать пять педерастов спешили вперед, но двадцать шестой занес над нами свою косу. "Щъяк," - блеснуло серебряной молнией лезвие, холодом сверкнули глазницы...

В ту ночь море вышло из берегов, вихрь смерча поглотил Пи-таун. Но нам было уже все равно.