Эдгар Пенгборн - Дэви

Через несколько ночей я узнал, что у ее матери за девять месяцев до рождения Кэрон случился роман с Архиепископом Моганским, который тоже по чистой случайности проезжал мимо, был пленен неземной красотой девушки и прислал за нею паланкин, чтобы она втайне могла посетить его дворец. Так что у нас были грандиозные планы и насчет Кэрон, но мы были достаточно благоразумны, чтобы оставить нашу затею под одеялом. Только там время от времени мы именовали друг друга Президентом и Президентшей, дав страшную клятву никогда не говорить об этом при свете дня.

Если вы находите этот рассказ смешным, идите к черту!..

Шагая за мутом, я в своем воспаленном воображении слышал и Эмию Робсон: «Дэви, милый, а вдруг бы тебя ранили?» И может быть, даже не «милый», а «сладкий» — словечко, которое девушки в Мога использовали лишь в тех случаях, когда имели в виду «ну давай же, смелей». «Нет, сладкая, — отвечу я. — Все в порядке. И разве я не должен был уничтожить эту скотину ради тебя?» Я решил, что этому диалогу лучше всего случиться в ее спальне, и она распустит волосы, перекинет их на грудь, так что они покроют всю ее целиком, и мои руки — нежные, но все же те самые, что освободили мир от ужасного чудовища, — должны будут преодолеть эту мягкую пушистую массу, чтобы добраться до розовых бутончиков. А сейчас, следуя за мутом по лесу, я должен был…

Мут остановился и повернулся ко мне лицом. Возможно, он хотел приободрить меня или сообщить жестом что-то, слишком сложное для его речи. Я вынул руку из котомки, но ножа в ней не было. Я ни за что не смогу убить его, если он будет смотреть на меня. Он сказал:

— Мы идти не… не…

— Недалеко?

— То слово.

Он восхищался: как удивительно знать столько слов, сколько знал я!

— Плохо идти, я здесь, я здесь. — Он махнул своей огромной лапищей. Я… ты… я… ты…

— Мы в порядке, — сказал я.

— Мы… Мы…

Он использовал это слово, но, казалось, оно тревожит его или приводит в замешательство.

— Мы означает «ты и я».

Он кивнул, освещенный пробивающимися сквозь листву солнечными лучами. Озадаченный и задумчивый. Как человек. Он что-то пробормотал, непонятно улыбнулся и пошел дальше.

А я засунул нож в ножны и в тот день больше его не вытаскивал.

— Ты нет, — сказал он.

И показал, что имеет в виду, схватив виноградную лозу и вскарабкавшись на нее футов на тридцать. Его туша закачалась на лозе, мут поймал другую, затем еще одну. Так он очутился на расстоянии многих ярдов от меня, затем с легкостью вернулся обратно. Он был прав: такое было не для меня. Я, конечно, разбирался в деревьях и пару раз даже ночевал на дереве, прежде чем нашел свою пещеру, но мои руки были всего лишь руками человека. Он позвал:

— Ты ходить земля?

Я пошел по земле. Идти стало трудно. Мут передвигался впереди меня над мерзкой чащей — упавшими сучьями, лабазником, ежевичником, ядовитым плющом, гнилыми корягами, в которых поджидали огненные муравьи, готовые яростно накинуться на непрошеного гостя. Здесь могли быть змеи и скорпионы. Крупные черно-золотистые пауки-шарики, здоровые, как большие пальцы на моих ногах, построили множество домиков; от их укуса вы не умрете, но очень об этом пожалеете.

Мут умерил скорость, приноравливаясь ко мне. Через четверть мили сплошной борьбы я угодил в заросли кошачьей колючки, где мое передвижение и закончилось: десятифутовые гибкие стебли сплелись в какую-то сумасшедшую корзину и были жесткими, точно лосиные сухожилия, и беспощадными, как зубы ласки. За этими зарослями я увидел то, что вполне могло быть самым высоким деревом во всей Мога, — тюльпанник, никак не меньше двенадцати футов в основании. Виноградная лоза уже давно облюбовала его и буйно тянулась вверх, к солнечному свету, но ей понадобилось бы еще не одно столетие, чтобы убить такого гиганта. Мут был как раз там, указывая на виноградный стебель, свисавший с моей стороны колючих зарослей и связанный со стеблями, оплетавшими дерево. Я подпрыгнул и ухватился за лозу; мут схватил меня за ногу и аккуратно поднял на толстую ветку.

Как только он удостоверился, что я в безопасности, он начал карабкаться выше, и я последовал за ним, наверное, футов еще на шестьдесят. Это было так же просто, как взбираться по лестнице. Боковые ветви стали меньше, а виноградная листва — гуще, поскольку солнечного света здесь было больше, и мы, наконец, добрались до какой-то кучи перевитых веток и сплетенных виноградных лоз. Не орлиное гнездо, как я по глупости решил с самого начала — ни одной птице не удалось бы поднять ветки такого размера, — но все-таки определенно гнездо, шести футов в поперечнике, свитое на двойной развилке, сплетенное так же хитро, как ивовая корзина на Зерновом Рынке, и выстланное мхом. Мут залез внутрь, оставив место для меня. И заговорил со мной.