Эдгар Пенгборн - Дэви

Я разрезал пополам буханку овсяного хлеба. Я рассчитывал приручить его, как животное, покормив. Я очень захотел взять в руки амулет. Его шнурок лопнул, и я положил амулет в котомку, пока не найду новый шнурок. Я схватился за котомку — неужели я, ради Авраама, собирался идти куда-то? — и твердость амулета успокоила меня даже сквозь плотную ткань.

Такой хлам вырезают для туристов в Пене, как я выяснил во время более поздних скитаний. Моя мать — или кто-то из того дома, где я родился — дала мне его, поскольку сказали, что он висел у меня на шее, когда новорожденного привезли в приют, и мне разрешили оставить его. Возможно, я чесал об него свой первый прорезавшийся зуб. Это человеческая фигура — с одной стороны мужская, а с другой женская. В голову с двумя лицами вделана медная петля, и амулет можно носить на шнурке. Половые органы и сложенные на груди руки обозначены схематично, так, что кажутся нереальными. Ног нет: бедра сходятся в шарик, обрезанный снизу, так что фигурку можно поставить, и она не упадет. Как маленькие боги обходятся без задниц, я не знаю — возможно, на то они и боги. Я помню, амулет очень восхищал Кэрон. Она любила держать его в руках, когда мы были под одеялом, и говорила, что он означает одно: мы будем вместе вечно…

Я отдал полбуханки овсяного хлеба муту. Он не схватил его. Его плоские ноздри расширились; точно собака, он следил за тем, как я отщипнул кусочек и отправил его себе в рот. Тогда он принял остаток и начал его жрать, жадно — хотя, при его жире, он вряд ли мог быть изголодавшимся… Вскоре от хлеба ничего не осталось, и он сказал:

— Пойти я?

Он двинулся прочь от пещеры и оглянулся. Как умная собака… Я пошел за ним.

Его корявые ноги шагали довольно резво. На ровной дороге он раскачивался, на подъемах упирался руками в землю и быстро карабкался на четвереньках. Крутые спуски доставляли ему массу неудобств, и там, где мог, он старался сходить по пологим склонам. Он передвигался неторопливо (точно так же, как старался ходить в лесу я), явно зная местность и, очевидно, добывая тут себе пропитание. Имени у него, несомненно, не было.

А у меня, как у опекаемого Государством, не было фамилии. Я был просто Дэви.

Не воображайте, что та штука с хлебом случилась из-за моей доброты. В четырнадцать вся доброта, что у меня была, таилась во тьме, скрытая убогим и жестоким хаосом, царившим внутри меня, равно как и снаружи: невежество и страх; презрение к остальным представителям моего класса, из которого, в случае неудачи предпринятого побега, я перешел бы вниз, в класс рабов, хотя все вокруг только и делали, что болтали о демократическом равенстве; мошенничество и попустительство, свидетелем которых я был ежедневно. А оправдывалось последнее просто: это не так плохо, потому что, посмотрите, даже среди знати есть лизоблюды, сводники, мошенники, воры, разве вы не знаете?.. Эта игра, как я предполагаю, очень стара — верить, что вы обеляете себя, перекидывая грязь на кого-нибудь другого. Нет, я не был ни хорошим, ни добрым.

Поскольку человеческие существа сами выбирают свой конец, доброта сама по себе может быть концом без лишних ухищрений, но эта идея не трансформировалась в моей голове в слова до тех пор, пока я не услышал подобные слова из уст Ники. И все же мне кажется, что тогда, в четырнадцать, я смутно понимал: если хочешь быть добрым человеком, тебе придется поработать над собой.

Это был тот первый протест, зародившийся внутри меня, — осознание того, что муты тоже люди. Но когда я шел за ним через лес, мной руководил в основном страх да грязные замыслы. Учеба в школе и услышанные в трактире рассказы говорили мне, что муты не похожи на ведьм или духов. Хотя они и потомки демонов, тем не менее они не могут исчезать, проходить сквозь стены, наводить чары или сглаз. Бог, говорили авторитетные источники, не мог наделить столь презренные создания такими силами. Мут умирает, когда вы вонзаете в него нож, и серебряное острие для этого совсем необязательно.

Закон говорил «когда», а не «если». Вы должны, коли можете; а коли нет, вы должны донести, чтобы мута могли поймать профессионалы с помощью священника.

Кожа ножен жгла мое тело при каждом шаге. Я начал ненавидеть этого мута, воображая за каждым деревом его дьявольского отца, воздвигая эту ненависть, точно дурак, ищущий оправданий ссоре, когда она уже произошла.

Мы дошли до одного из боковых гребней, где росли громадные старые деревья, бросающие глубокую тень со своих соприкасающихся вершин. Это были в основном сосны, годами ткавшие ковер безмолвия. Муту не нравился этот край — на открытой местности с ним могло что-нибудь случиться. Он шагал вперед, бросая встревоженные взгляды по сторонам, и ничего в нем не выдавало того, что он находился под покровительством демона.